Андрей Ренсков - Дети Барса. Туман над башнями (СИ)

— Сладко, — кряхтя от удовольствия, признался безносый. — Если для вас слишком, так для меня, босяка, в самый раз. Дорогое, наверное, винишко.

— Не самое дорогое. Всего две меры за амфору.

— Всего две меры, — понимающе хмыкнул Нюхач. — Будь эти меры хотя бы серебряными, я пил бы это вино каждое утро. В Шеоле таким, поди, не угостят.

— Каждому своё, Нюхач. Однако мы отвлеклись. Дальше ты должен был поднять переполох, привлечь внимание стражи и чисто уйти. Тебе это удалось?

— А то ж, — пробормотал убийца, наливая себе второй кубок. — Поднял, привлёк и ушёл чисто. Сидел бы я теперь перед вами, господин, если бы не чисто.

— А чёрные? Которых ты нанял?

— А что чёрные? — непонимающе переспросил Нюхач.

— Они ушли чисто?

— Нет, — признался убийца, осторожно ставя кубок на стол. — Они вообще не ушли, там остались. С ножом в почке далеко не уйдёшь, ни чисто не уйдёшь, ни грязно. Вообще никак не уйдёшь — разве что унесут.

— Надеюсь, ты сделал всё так, чтобы подумали…

— Обижаете, господин. Первый раз вместе работаем, что ли? Сын трактирщика их завалил, обоих. Но они его, душегубцы, так изранили, что он только до двери сумел доползти. Помощь кликнул и сразу помер.

— Ты уверен? — Голос Магона был сейчас так же сладок, как тридцатилетнее циртийское. Но изрядно поплывшего Нюхача это нисколько не смутило:

— Да их, поди, уже опознали. А чего там их опознавать-то? Эти сучьи дети в своём квартале всех уже до бешенства довели! Люди сразу поверят, что это их рук дело. Эх, и визгу с утра будет: кто под руку попадётся, всех шерстить начнут!

Магон снова отвернулся к окну. Светлее на улице не стало. Всё заволокло серой дымкой, в которой растворились и дома, и вымощенная булыжником мостовая. Только два неярких жёлтых пятна горели среди поглотившего мир серого: факелы у ворот храма. Сейчас самое удобное время для тайных дел — подумал Кормчий. Гаал имеет власть и над светом и над тьмой, но сумерки — нечто другое. Это время, которое не принадлежит никому.

— Время волка, — сказал он вслух, слушая, как Нюхач пьёт вино: жадно, давясь, издавая жуткие звуки.

— Скоро начнёт светать, — подтвердил тот, опрокинув третий кубок. — Пора расходиться, господин. За угощение, конечно, спасибо, но…

Не оборачиваясь, Магон швырнул в направлении наёмника плотно набитый мешочек — небрежно, наугад. Ожидал тяжёлого звона от падения монет на пол или стол, но услышал только неясный шорох. Похоже, Нюхач перехватил обещанную плату прямо в воздухе. Однако, у безносого всё ещё неплохая реакция, несмотря на количество выпитого.

— Двести мер, как договаривались.

— Благодарю, господин. — Убийца, дурачась, подбросил мешочек в руке. — Легковато, на мой взгляд, для двухсот. Раза в два, примерно. Но делать нечего, придётся поверить на слово. Ведь раньше господин никогда не обманывал.

— Я и сейчас тебя не обманул. Там двести мер, ровно.

— Как скажете. — Убийца перестал улыбаться и накинул на лысеющую голову капюшон, скрывая своё уродство. — Желаю господину всяческих успехов.

— Не дёргайся, — сказал ему Магон. — И убери руку с пояса. Никто тебя не тронет, обещаю. Уже незачем.

— Не понял… — Нюхач замер, наклонившись над столом, но руку убрал, послушался. — Почему это — незачем? Разве и, правда, меня отпустите? Что я — дурак, что ли? Кто же таких свидетелей отпускает?

— Это уж моё дело. — Магон откашлялся в кулак, скрывая острый приступ тошноты. — Хочу — убиваю, хочу — отпускаю. А хочу — награждаю. Вот тебя, к примеру, мне очень хочется наградить: поработал ты на славу.

— Чем же это? — хмыкнул безносый. — Ещё двести легковесных мер отсыплете? Или на постоянный контракт возьмёте? А что — я бы пошёл! Уж, поди, не уродливей того здоровяка в кресле, да и на ножах не хуже…

— Ты руки держи на виду, — добродушно прогнусавил Хейга. — Не хуже меня он на ножах, гляди чего… У меня хоть нос при мне остался, а твой где?

— Парни Сома отрезали, — усмехнулся наёмник. — Повязали в трактире пьяного. А то ты не знаешь… И про то знаешь, поди, как я их потом отлавливал, по одному. Теперь-то что про это вспоминать? Дело сделано, новый не отрастёт.

— А то вспоминать, что эта гнусная история прямо связана с твоей наградой… — Магон сделал паузу, дразня притихшего наёмника, а потом сжалился: — Хочется, наверное, знать — кто тебя Сому заказал, а? И за что? Сам-то Сом, должно быть, эту тайну тебе не открыл.

— Не открыл, — сказал убийца, кусая губы. — Так и утоп, молча, как сомам и положено. А вы-то, откуда про то знаете?

— Я про всё знаю. Ты вино-то пей, не пропадать же.

— Не хочу, — помотал головой Нюхач. — Сладкое оно больно, правы вы, господин. И пьяное слишком: что-то у меня перед глазами всё плывёт. Чего томите-то? Раз обещали, рассказывайте, кто заказал. И за что.

— Сам догадаешься. Человек ты хоть гнилой, но неглупый. Там просто всё, не понимаю, как ты не додумался. Скажи, за что у вас в Городе носы отрезают?

— Известно за что, — ответил Нюхач, погладив свою дырку. Сейчас он напоминал бога смерти, того что гонит души умерших к входу в Шеол. Именно так его рисовали на стенах храмов: два горящих ненавистью глаза под капюшоном и чёрный провал на месте носа. Будто у скелета.

— Ну, и за что?

— За то, что деньги у своих воруешь. Ещё в щёках дырки вырезают, чтобы жевать нельзя было, чтобы жратва на землю высыпалась. Но щёки они не успели, вырвался я и убежал от них.

— В Нисибисе, откуда я родом, есть похожий обычай, — неторопливо сказал Магон, натягивая перчатки. Нюхач жадно ловил каждое движение его губ. — Правда, там нос отрезают за другое. Если обесчестил чужую жену. Или сестру…

— Да ты ж с-с-сука… — протянул Нюхач и со свистом втянул воздух сквозь свою дыру. — Не сказать, что удивил ты меня, господин… Грешил я на эту тварь, вот только про Нисибис не подумал. Благодарю. Однако что мне делать-то теперь? Тоже мне наградили — она уже мёртвая. А из Шеола уже никого не достанешь, не спросишь за обиду.

— Что тебе делать, понятия не имею, — сказал Магон, отворачиваясь к окну и стремительно теряя интерес к разговору. — Когда увидишь её в Шеоле, тогда и придумаешь. А то, что она мёртвая — так это не беда, Нюхач. Ты ведь тоже уже мёртв, поэтому встретитесь вы очень, очень скоро…

Свет факелов у ворот храма чуть заметно потускнел. Близился рассвет, и следовало торопиться. Магон ещё немного послушал, как сползший на пол убийца хрипит и царапает ножку стола. Звуки, с которыми Нюхач извергал из себя отравленное вино, мало чем отличались от звуков, с которыми он его поглощал. Когда это занятие наскучило, Кормчий встал, перешагнул через дёргающееся тело и нагнулся, выдирая кошелёк из цепких синеющих пальцев.

— Двести мер, Нюхач, как договаривались, — пробормотал он, высыпая содержимое на обтянутую чёрным тряпьём спину. Монетки отскакивали от неё, звенели, падая на пол, раскатывались по небольшой комнате, во все углы. — Правда, всего лишь медных. Каждому своё.