Ясинский Анджей - Воспоминания участника В.О.В. Часть 3

Но были среди россиян и такие парни, талантам которых приходилось удивляться. Один светлый блондин лет двадцати очень хорошо играл на гитаре. Было впечатление, что до войны он где-то учился в музыкальном заведении. Когда он играл, послушать его собиралось столько слушателей, что они не могли поместиться в палате. Другой был брюнет с лицом цыгана или еврея. Он совершенное свободно разговаривал по-немецки. Где он мог научиться? В одной палате со мной находился раненый парень лет восемнадцати. Он был из партизан. Во время боя его ранило в грудь. Партизаны были вынуждены отступать и его оставили раненого на поле боя. Наверное, он чем-то понравился немцам. Они его подобрали и положили в госпиталь. Надели на него немецкую форму и теперь он толком не мог понять, кто же он теперь? Как реагировать на происшедшее? Он сказал, что партизаны теперь его не примут после происшедшего с ним. Могут расстрелять. Немцам служить он тоже не хотел, а его дом был где-то на северном Кавказе. Про партизан он сказал, что это люди, отверженные богом и людьми. Ежедневный голод, холод и страх. Больших трудностей, чем партизаны никто, никогда и нигде не испытывал, а худшего нельзя придумать. Но, видно людьми управляет судьба или случаи. У этого парня была редкая память, он хорошо помни много формул по математике и по физике. Чуть ли не по полчаса на память мог декламировать стихи из Пушкина и Лермонтова. Не пил самогон, не курил и не играл в карты. Больше молчал и изобретал способы выйти из затруднительного положения, чтобы выжить. Гадал, кто же он есть, партизан или немец?

Там же встретил и земляков из Ферганы. Одного из них звали Юра. Фамилия у него была похожей на немецкую, Юра Лилиэнталь. Служил он при какой-то немецкой летной части в качестве сапожника. На родину возвращаться он не хотел ни при каких обстоятельствах. По-немецки разговаривал, как настоящий немец. Может быть он и в самом деле был немцем. В Фергане он якобы работал учителем. В случае поражения немцев и победы большевиков, собирался бежать в Австралию или в Южную Америку. Что с ним произошло потом, я свидетелем не был.

Но года через два или три после окончания воины, мы случайно встретились на самаркандской толкучке. Он был с женой. Они чего-то покупали. При встрече было много возгласов удивления и вопросов. Потом, сориентировавшись в винных дуканах, зашли в один из них обмыть нашу столь неожиданную встречу. Жена его выглядела простолюдинкой и была неразговорчива. Почти все время молчала. За рюмкой вина каждый поведал о своей трудной судьбе военного лихолетья. Он рассказал, что тогда в госпитале у них подобралась компания молодых парней, патриотов-единомышленников. Однажды ночью они разоружили немецкую охрану. Забрали оружие и, обстреляв из пулемета водонапорную башню, все ушли в лес. Там они организовали собственный партизанский отряд и партизанили вплоть до соединения с частями Красной Армии. Блондин гитарист у них был командиром отряда. А брюнет украинец, хорошо говоривший по-немецки, был поваром. По нации он был еврей. Потом, чтобы развеять сомнения, он показал свой военный билет. Фамилия у него по-прежнему была Лилиенталь и звали тоже, как и прежде, Юрий. В военном билете было записано много боевых орденов и медалей. Как и до войны, работал в школе преподавателем немецкого языка. Той встрече я был рад, удивлен, и в то же время как-то старался быть осторожным. Кто может предугадать, чем обернется встреча. Все, что он рассказывал, я воспринимал без сомнений, очень был рад за него и очень хотел, чтобы все было так, как он рассказывал. Однако, при более поздних размышлениях о встрече, я обратил внимание на детали, которые заставили поразмышлять. Во время выпивки я в шутку сказал:

- Ты так здорово бегаешь, что в толпе толкучки я едва не потерял тебя.

Он ответил, что тоже меня заметил, но подумал, не тип ли какой ко мне прицепился. И мне подумалось, зачем ему надо было бояться разных типов, если документы были в порядке. Кроме всего я вспомнил, что в госпитале он лечился по поводу язвенной болезни желудка. С таким заболеванием при партизанских трудностях с питанием, в лесной глухомани, где за тобой охотятся как за лесным зверем, будучи больным, навряд ли заработаешь столько орденов. Больше мы не встречались.

Другим земляком оказался киргиз из Учкургана. Легионер из националистического формирования 'Туркестан'. Мы с ним находились в одной палате, часто разговаривали, вспоминали общих знакомых. Парню было лет девятнадцать-двадцать и он очень хотел побывать у себя дома в Учкургане. Где-то в бою с партизанами ему осколком выбило глаз и он ходил с повязкой. Как бы на всякий случай, мы обменялись адресами. Сделали это, как бы шутя, между прочим, но почему-то его имя и фамилию я запомнил хорошо, совсем не рассчитывая на встречу в будущем. И вот, лет через десять после войны был такой случай. В Киргизии в Учкургане я держал пчел, они стояли во дворе местного киргиза по имени Таштемир. По возрасту мы были примерно ровесники. Жена у него была много моложе его самого и было двое совсем еще маленьких детей. Из-за отсутствия глаза, на этом месте он носил черную повязку и походил на пирата, каких показывают в кино. Во время чаепития я сказал, что до войны, в детстве, я тоже жил в Учкургане. Таштемир спросил, кого я знаю из жителей. Я перечислил имена тех, кого еще помнил. К сожалению, они все уже умерли. Неожиданно, вспомнил и того юношу, киргиза легионера, с которым мы в госпитале обменялись адресами. При упоминании его имени, а его звали Конокбаев Кокки, внешний вид и поведение Таштемира внезапно изменились. Его лицо посерьезнело. Из медлительного, постоянно улыбающегося гостеприимного кишлачного киргиза он превратился в европейца, отлично говорящего на хорошем русском языке. Такое внезапное превращение меня даже удивило. Тогда этому я не придал никакого значения, и он с большим интересом продолжал расспрашивать меня подробности о Конокбаеве. Он спросил, где я служил в армии, когда, что было потом, и какова дальнейшая судьба Кокки. По определенным причинам, на все его вопросы я не мог ответить. Я даже напугался его настойчивости. А он все продолжал интересоваться и задавал все новые вопросы. И из человека, задающего вопросы, я превратился в человека, отвечающего на чьи-то вопросы. Про себя я подумал, зачем он мне понадобился, этот Кокки. Может быть, Таштемир сам чего-то знает о нем, знает нехорошие факты и пытается определить степень нашего знакомства. Я сказал, что с Кокки мы служили в советской армии и, что было с ним потом, я не знаю.

В конце нашей беседы за чашкой чая, Таштемир сказал, что родители у Кокки давно умерли, а сам он был им не родным, а приемным сыном. Про самого Кокки он не сказал ни слова, будто речь шла совсем не о нем. Когда мы ехали домой, а ехали мы с моим напарником Василием Найденко, я спросил его, откуда Таштемир, простой кишлачный киргиз, так хорошо разговаривает на русском языке. Василий сказал, что раньше он работал кем-то в райисполкоме, наверное, там и научился. Вскоре Таштемир уехал со скотом на летнее пастбище в горы, и мы больше не встречались. Потом, когда приходилось ездить на пасеку и проезжать мимо его дома, я всегда вспоминал его, и мне казалось, что раньше мы где-то с ним встречались. И только позже в голову пришла мысль. Не одно ли это лицо под двумя разными фамилиями, Учкурганский киргиз Таштемир и бывший легионер из Учкургана Конокбаев Кокки. Ведь через 40 лет человека можно и не узнать. Тогда он был молодой юноша, а через столько лет стал стариком. Все могло быть.