Джон Краули - Маленький, большой

— Да.

Софи колотило. Ее грудную клетку трясла дрожь. Элис подвинулась, Софи откинула одеяло и, не обращая внимания на задравшуюся ночную рубашку, зарылась в жаркую норку, которую належала Элис. Ступни ее были ледяными, пальцы ног скользили по коже Элис в поисках тепла.

— Это неправда, но что уж такого страшного, если он так будет думать? Я хочу сказать, все же отец как-то нужен, — говорила Софи. — Но ни в коем случае не Джордж, боже упаси. — Она приникла лицом к груди Элис и после паузы добавила чуть слышно: — Я хотела, чтобы это был Смоки. — И после новой паузы: — Так должно было произойти. — Еще более долгое молчание. — Подумай только. Ребенок.

И Элис ощутила улыбку Софи. Возможно ли ощутить улыбку человека, прижавшего лицо к твоей груди?

— Думаю, может, и так. — Она притянула Софи ближе. — Ничего другого мне просто в голову не приходит. — Элис думала о том, какую странную жизнь они ведут; доживи хоть до ста лет, все равно не поймешь. Она, недоумевая, улыбнулась про себя и покачала головой в знак того, что сдается. Каково заключение! Но Элис уже очень давно не видела свою сестру счастливой, и если в этом ее счастье, — а похоже, так оно и есть, — то можно только порадоваться с нею вместе. Для Софи, которая цвела только по ночам, наступил дневной расцвет.

— Он действительно тебя любит, — звучал приглушенный голос Софи. — Он будет любить тебя вечно. — Вздрагивая, она зевнула во весь рот. — Все это правда. Все правда.

Может, так оно и было. В Элис постепенно зрела догадка, обвивая ее душу, как свивались с ее ногами длинные, издавна привычные ноги Софи: может, она ошибалась насчет сделки; может, они потому перестали дразнить ее и заманивать, что давно уже заманили туда, куда им хотелось. Она их не потеряла, но следовать за ними уже не требовалось, нужное место — вот оно, здесь.

Ахнув, она внезапно прижала Софи к себе.

Но если она на нужном месте, то где именно она находится? И где находится Смоки?

Когда пришла очередь Смоки, Элис встретила его также, как встретила Софи, — сидя в постели, но только откинулась на подушки, подобно восточной царице, и закурила коричневую сигаретку, позаимствованную у Клауд (что делала обычно в хорошем настроении).

— Что ж, — произнесла она важно. — Случился конфуз.

Онемевший от неловкости (и от удивления, поскольку никогда не забывал об осторожности, — говорят, правда, что опасность всегда остается, но как, почему?), Смоки бродил по комнате, брат в руки то одну безделушку, то другую и, поизучав, ставил на место.

— Не ожидал такого, — произнес он наконец.

— Конечно. Я хочу сказать, этого никогда не ждешь. — Элис наблюдала, как Смоки то и дело подходил к окну и выглядывал наружу, словно лелеял коварные замыслы, а луна и снег были его сообщниками. — Желаешь рассказать, что произошло?

Согнувшись под грузом вины, Смоки отвернулся от окна. Он так давно боялся этого разоблачения, ждал, что толпа неудачно наряженных персонажей, которых он воплощал, будет поймана и выставлена к позорному столбу.

— Прежде всего, это была моя вина. Не сердись на Софи.

— Вот как?

— Я… собственно, я не оставил ей выхода. То есть применил хитрость. Я… я вроде как… вроде как… Ну ладно.

Элис хмыкнула.

Давайте, ряженые, кривляйтесь, кривляйтесь, думал Смоки, с вами все ясно. Со мной. Он прокашлялся, подергал себя за бородку и высказал все или почти все.

Элис слушала, поигрывая сигаретой. Вместе с дымом она старалась выдохнуть сладкий ком великодушия, сгустившийся у нее в горле. Она знала, что нельзя улыбаться, пока Смоки рассказывает, но ощущала в себе такой прилив доброты, так хотела обнять его, коснуться поцелуем храброй и честной души, столь ясно выразившейся в его лице, в глазах. Под конец она сказала:

— Не надо мотаться из угла в угол. Поди сюда и сядь.

Смоки сел, стараясь занять как можно меньше места на оскверненном им супружеском ложе.

— В конце концов, — сказал он, — это было всего-то раз или два. Я не собирался…

— Три раза. С половиной.

Смоки залился краской до корней волос. Элис надеялась, что вскоре он придет в себя, поднимет глаза и увидит ее улыбку.

— Ладно, ты ведь знаешь, такое не впервые случается на белом свете, — проговорила она.

По-прежнему пряча взгляд, Смоки не исключал, что впервые. Сидевшее у него на коленях, как болванчик чревовещателя, второе «я» смотрело пристыжено. Смоки выговорил наконец:

— Я обещал, что позабочусь о ребенке и все такое. И буду отвечать. Я обязан.

— Конечно. Это совершенно правильно.

— И с прошлым покончено. Клянусь, Элис.

— Не зарекайся. Заранее не скажешь.

— Нет!

— Одним больше, одним меньше.

— Не надо.

— Прости.

— Заслужил.

Робко, не желая затрагивать его вину и раскаяние, Элис просунула руку под локоть мужа и переплела свои пальцы с его. После мучительной паузы Смоки взглянул на жену. Она улыбалась.

— Болванчик, — сказала она. В ее карих, как бутылочное стекло, глазах он увидел свое отражение. Одно из «я». Что происходило? Под ее взглядом совершалось нечто совсем неожиданное: слияние, сплетение частей, которые не могли выстоять поодиночке, но вместе составляли его существо. — Ты болванчик, — сказала она, и еще одно его эмбриональное, беспомощное «я» отступило обратно внутри него.

— Элис, послушай, — начал Смоки, но Элис прикрыла ладонью его рот, будто преграждая путь наружу существу, которое только что прогнала.

— Хватит, — произнесла она.

Это было удивительно. Она повторила то, что сделала с ним в давние времена в библиотеке Джорджа Мауса, — изобрела его, но на сей раз не из ничего, а из вранья и вымысла. Смоки обожгло ужасом: а если он по глупости зашел так далеко, что потерял ее? А если? И что, черт возьми, он сделал? Мгновенно (иначе бы Элис, качнув головой, остановила его) он предложил ей исправительную розгу, предложил безоглядно; но если она ждала этого, то только для того, чтобы (как она и поступила) тут же вернуть неиспользованной.

— Смоки, — проговорила она. — Смоки, не надо. Послушай. Об этом ребенке.

— Да.

— Кого бы тебе хотелось, мальчика или девочку?

— Элис!..

Она всегда надеялась и почти всегда верила, что они готовят дар и со временем — в свое время — его вручат. Элис думала даже, что, получив его, поймет это. Так и вышло.

Подобно центрифуге, которая раскручивается с бесконечно малым ускорением, наступавшая весна заставляла их вращаться по все более широким окружностям. Непонятно для них самих она распутывала клубок их жизней и выкладывала кольцами вокруг Эджвуда, как витки золотого ожерелья, которое с наступлением теплых дней золотилось все больше. Однажды, когда таяли снега, Док совершил долгую прогулку и потом описывал домашним, как выбирались из своих зимних убежищ бобры — он видел пару, четверку, шестерку; как они не один месяц провели в ловушке подо льдом, в пространстве. — вообразите только! — где едва можно повернуться. Мам и остальные кивали и охали, словно ощущение было им хорошо знакомо.