Наталья некрасова - Великая игра

— Вижу я, тяжко тебе говорить? Мне же не менее тяжко слушать. Я знаю, что мой сын сделал. Я знаю, что ему не следовало этого делать. И все же он мой сын. Сядь.

Роквен, пересилив себя, сел на скамеечку. Госпожа Элинде продолжала, словно негромко говорила сама с собой:

— Он всегда был таким. Оленем его называли за гордую поступь, зубром за силу, а теперь только серым волком и зовут.

Роквен еле заметно кивнул — серыми волками исстари называли изгоев.

— Если бы он не стал сам…

— Я знаю! — резко перебила его женщина. — Знаю. Я предостерегала его.

— Ему не надо было сжигать Анбора в доме, — сипло выдавил он сквозь судорожно сжавшееся горло. — Ему следовало дождаться разбирательства. И он ни в коем разе не должен был убивать господина Уринхиля! — Он вскочил. — Это же немыслимо! Все было в его пользу — и тут он такое устраивает… Госпожа, я очень сочувствую вашему горю, мне очень нравился ваш сын, и… простите меня. Но это был мой долг.

Женщина кивнула.

— Я знаю и понимаю, — тихо сказала она. — Мой сын преступник, но это мой сын. На тебе же вины нет. Ступай, мальчик, делай свое дело…

Роквен не стал медлить и быстро вышел из горницы, почти выскочил. Ему было слишком тяжело оставаться здесь.

Роквен с несчастным видом сидел за деревянным столом. Донесение никак не писалось, да и вообще все не складывалось и шло вкривь и вкось. И долгожданный дождик казался мерзким и унылым, и мухи жужжали особенно противно, да и рожи у всех кругом были отвратные. Декурион молча сидел в углу комнаты и искоса посматривал на командира. Роквен же тайком поглядывал на декуриона. Пожалуй, эта рожа раздражала меньше всего, хотя молчаливость и скупость жестов и движений, всегда восхищавшие его, нынче тоже злили. Это было неправильное чувство — ведь никто не виноват в его настроении, потому роквен вздохнул, стараясь взять себя в руки, и, словно заглаживая вину, обратился к декуриону:

— Как думаете, почему он все же так поступил?

Декурион неопределенно дернул плечом.

— Трудно сказать. Насколько я понимаю дело, парень старинным способом решил земельный спор. Нехорошим, надо сказать, способом.

— То есть?

— Ну, сударь мой, вы же сами говорили, что вам любопытны древние обычаи наших общих предков. Так вот, случалось и такое, только это всегда было чем-то из ряда вон выходящим. Даже в истории Турина, которую вы мне то и дело повторяете, сожжение дома со всеми жильцами считалось делом как бы сказать-то?.. не слишком достойным. А тут… как-то одно с другим не вяжется. Не такова была обида, чтобы за нее так мстить. Потому я и хотел парня допросить, может тут что еще кроется?

— Сейчас пока нельзя… — Сказать по правде, роквену просто не хотелось хотя бы некоторое время думать об этой истории. Он чувствовал себя обманутым и вымазанным в грязи с ног до головы.

— Да я знаю, знаю, — досадливо отмахнулся декурион. — Что же, время у нас есть. Только бы опять не сбежал.

Роквен Дарион потянулся, не вставая из-за стола. За распахнутым окном дождик утихомирился, дохнул мягкий ветер. Показался кусочек голубого неба — значит, скоро снова будет солнце и влажная духота. И опять мухи-комары полезут… Декурион все так же сидел, скрестив на груди руки и смотрел куда-то за окно. Он тоже нравился роквену. Хотя Хамдир и был старше, он оказался в подчинении у молодого нуменорца и сразу же незаметно взял его под опеку. Хамдир родился здесь, в заморской части Андунийской пятины на Княжьей земле, от смешанного брака. Отец его был радом с Острова, а мать — из местных эдайн, из тех, что уже много сотен лет как жили под Законом Острова. Эти люди почти с самого начала считались не федератами, а гражданами. Хамдир был человеком образованным, хотя обучался и не на Острове, а здесь, тут теперь учителей хватало, причем хороших — писал и читал как на адунаике, так и на синдарине, а сошлись они с роквеном на почве трепетной любви к древней истории. А Хамдир знал об истории здешних эдайн очень много. Как он смущенно признался роквену, он замыслил создать свод преданий и легенд эдайн, начиная с тех времен, когда их белериандская родня ушла на Остров и до возвращения — уже нуменорцев. Преданий он знал неисчислимое божество. Но здесь все передавалось по памяти, меняясь со временем, так что теперь вытащить реальное событие из вороха легенд было почти невозможно. А их письменность, что вела свое начало от гномьей, использовалась лишь для бытовых записей на бересте, да еще вырезали надписи на могильных камнях да на деревянных палочках, по которым денежные записи вели. Так что все зависело от памяти сказителей, которых тут очень ценили и всегда привечали.

Ах, если бы свести декуриона с братом! Несомненно, они пришлись бы по душе друг другу.

— Вы бывали на Острове?

— Да. Отец говорил, что каждый нуменорец должен хоть раз в жизни подняться на Менельтарму.

Роквен немного помедлил.

— Скажите, Хамдир, а вы считаете себя нуменорцем или… ну, я не знаю, как сказать. Простите, если невольно обидел…

— Да нет, — рассмеялся Хамдир, и его зеленовато-серые глаза весело заблестели. — Я понял, о чем вы. — Он посерьезнел, отбросил со лба темные пряди. — Это не такой простой вопрос. Как сказать — кто такой нуменорец? Если вы имеете в виду собственно жителя Острова — то нет. Меня не тянет на Остров, хотя мой отец оттуда родом. Мое место здесь, и я эту землю люблю. Может, я мог бы назвать себя андунийцем, что ли… Ведь мой сюзерен князь Андунийский, а над всеми нами Король, и я его верный подданный… Нет, в этом смысле я не нуменорец. Но если речь идет о Законе, который нас всех объединяет и равняет, то я нуменорец. Несомненно, нуменорец. Точнее, дунадан, так мне больше нравится, это как-то шире, чем просто житель Острова, да?

— Может быть, — свободнее вздохнул роквен. День посветлел, и все снова стало приятным. Он уже почти с удовольствием посмотрел на своего подчиненного, которого почитал так, как если бы декурион был его начальником. По сути дела, именно Хамдиру следовало быть старшим. Но Дариона назначили приказом с Острова, и хотя роквену это казалось неправильным, приказ есть приказ, и его не обсуждают.

Хамдир ему нравился. Не слишком высокий и крепкий, темноволосый, с серо-зелеными внимательными глазами и непривычной, на взгляд уроженца Острова, небольшой бородкой и усами. На Острове сейчас было в моде выбривать лицо. Говорил он тоже немного необычно — но так тут все говорили. Немного по-стариннрму. Не декурион, а десятник, к центуриона именовали сотником и так далее. Здесь был Закон Нуменора — но остались и местные законы эдайн. К примеру, Хамдир, поступая на службу, кроме обычной присяги принес еще личную лорду-наместнику Княжьей пятины. Как будто не хватает присяги Острову и Королю. Но вот так у них дело ведется, как в старину. Закон Острова и местные законы уже пять сотен лет медленно сплавлялись воедино, влияя друг на друга. И в результате получалось нечто весьма своеобразное. Жителя Северных колоний — Княжьей земли — по манере поведения и речи легко можно было отличить от жителя Острова и других колоний. Впрочем, все уроженцы разных колоний различались. И все же здешний народ был совсем особенным. Наверное, из-за сохранившихся старинных обычаев. Может, это все потому, что эти земли традиционно обживали выходцы из Андуниэ, почему и были они по закону приписаны к княжьей пятине, и наместника тут сажал Андунийский князь, а ведь сами андунийцы славятся ревностным отношением к древней традиции.