Наталья некрасова - Великая игра

Эдайн олицетворяли для него седую старину, окутанную дымкой славы и героических деяний прошлого. А что героического может быть сейчас, в это измельчавшее время? Себе самому он казался мелким по сравнению с ними — с их старинными гордостью и простотой. Среди них не могло быть негодяев. Они словно сошли со страниц древних повестей и хроник, и вот этот мерзавец, за которым они уже четвертый день шли по кровавому следу, разрушил его мечты окончательно. За это роквен ненавидел его. Его надо настичь и покарать. И, может, тогда вернутся утраченные мечты? И он снова будет радостно ловить в дыхании ветра незнакомые запахи и откликаться на крики летящих куда-то птиц, как на зов боевой трубы?

Молодой человек помотал головой, стряхивая неуместные раздумья. Надо ожесточиться и завершить погоню. Да.

Нога болела страшно. Борлас тяжело плюхнулся на волглую хвою. Вокруг сладострастно зазудели комары. Он чуть улыбнулся. Если бы они и правда могли отсасывать порченую кровь, это было бы спасением. Размотав тряпку, глянул на икру. Вокруг раны плоть побагровела и распухла, кожа натянулась и была на ощупь горячей. Уже чувствовался гнойный запах. Чтобы балроги задрали этого стрелка! Было бы время — остановился бы, накалил нож да взрезал бы рану беспощадно… Да только стража идет по следу, как стая гончих, и не отстанет ни в коем случае. Убийцу в покое не оставят, особенно когда убийца из знатной семьи, а убитый — чиновник из Форноста. Теперь он для всех изгой — «серый волк». И его травят, как волка.

Надо идти. Сил еще хватит, надо добраться до болот, а там — пусть ищут. Там даже эти собаки не найдут. Отлежаться, вскрыть рану, пожевать особых травок. На болоте их достаточно, надо только знать. Он знал про эти травы еще от деда, а тот от своих дедов и бабок. Надо только хорошенько поискать эти скользкие белые луковки, сочные, жгучие и отвратительно горькие. Съесть много — помрешь от яда, а вот пожевать да приложить кашицу к ране — яд выжжет гной. Хотя поболеть придется. Все лучше, чем петля.

Но надо дойти до болот. Надо. А ему уже, несмотря на жару, было зябко, хотелось пить, и все тело ломило. Нога тяжело пульсировала тупой, пилящей болью, он прямо ощущал, как гнойный яд с кровью расходится по телу, убивая силу, его волчью, дикую, непобедимую силу!

— Уходит к болотам, — отмахиваясь от слепней, пробормотал Хамдир. Трава была выше пояса, внизу земля сыро чавкала, и не будь на солдатах высоких сапог да кожаных штанов, ноги им слепни просто обглодали бы. — Морготовы злыдни, — ругнулся декурион. — Если доберется до болот, трудненько будет его там найти. Хотя, — он еще раз пригнулся к следу, немного походил вокруг, затем поднял с земли небольшой обрывок грязной тряпки. — Похоже, рана загноись и ему уже худо. Идет куда медленнее, сильно хромает. Чаще стал отдыхать. Думаю, нагоним.

— Тогда не будем тянуть, — вздохнул роквен. Неприятно все это ему было до тошноты. — Не хотелось бы, — пробормотал, — чтобы он умер.

— Повесить хочется? — прищурился, глядя снизу вверх, декурион.

— Нет, — покачал головой роквен. Вид у него был такой несчастный, что декурион чуть ли не пожалел беднягу. — Если умрет, так и не поймет, что неправ. Адан не может же быть таким… таким неправильным… Он же адан! Он же должен понять и раскаяться!

Декурион хмыкнул, махнул рукой и устало взобрался в седло. Сопляк, несчастный добрый сопляк… И все равно — этот мальчишка ему нравился.

— Ежели вам, сударь мой, охота ему внушение делать, то поторопимся же. Не то либо помрет, либо убежит.

Нашли они его к вечеру другого дня, когда вдалеке уже были видны тяжелые туманы болот. Совсем немного не дошел. Беглец был без сознания, раненая нога безобразно распухла, тряпка присохла к гнилой сукровице. Он хрипло дышал и горел в жару.

— Ну, вот, — устало вздохнул декурион. — Успел-таки запрятаться, прежде чем обомлел. Сильный детина.

Роквен спешился, присел на корточки возле неподвижного могучего человека.

«Какой образец адана, — грустно, с болью думал он. — Брат наверняка был бы рад запечатлеть его на пергаменте для своих миниатюр к „Хроникам деяний эльдар и атани“. Могучий, красивый человек — и убийца. Как же это не совпадает, это так неправильно…»

Декурион распоряжался по поводу носилок, которые спешно сооружали из жердей и плаща и укрепляли между заводными лошадьми. Отрядный лекарь возился с ногой, досадливо морщась и тихо ругаясь сквозь зубы.

— Поганая рана, — сказал он, поднявшись и отирая руки. — Я сделал, что мог, но надо везти скорее до фактории. Или хоть куда-нибудь, где по-человечески лечить можно.

— Ну, поднимаем, — подошел с двумя солдатами декурион.

— Тяжелый, — прокряхтел один. — Зубр и есть зубр.

— Волчара, а не зубр, — сквозь зубы процедил второй. — Серый волк — он и есть серый волк.

— Вы его привязать не забудьте, — хмыкнул декурион. — А то очнется — башки вам поотворачивает.

Роквен молча наблюдал за погрузкой раненого убийцы. Рослый, широкоплечий, крепкий, с густой гривой рыже-золотых волос. Красавец, силач, классический образец адана. Правда, декурион обычно говорит, что раньше народ как раз был мельче, и нынешний средний нуменорец оказался бы небось повыше самого Турина, но декурион все время его подкалывает. Он снова посмотрел на арестанта. Могучий и красивый человек, глядя на которого не зависть, а гордость за свой народ ощущаешь.

Убийца и преступник. Роквен горестно вздохнул и отвернулся.

На деревянных стенах горницы плясали тени, упрыгивая куда-то в темноту под балками потолка. Говорят, именно там гнездятся домашние духи, то добрые, то злые. В самую длинную в году ночь они с визгом и писком носятся с ветром в небесах за призрачным темным всадником, и не приведи Балаи с ними встретиться…

Но сейчас было лето. Однако в очаге плясал огонь, а ставни были закрыты. Госпожа Элинде закрыла окна от позора. Пусть он останется в доме и не выйдет наружу. А то пойдет злой слух скакать с языка на язык, как огонь скачет с крыши на крышу. Госпожа сидела в горнице, и резные звери оживали в пляске пламени и скалились с балок, столбов, комков и ставен. В доме было жарко и душно, но ей было холодно. Она сидела, сцепив руки и ссутулившись, и ее яркие рыже-золотые волосы были распущены и не прибраны в знак беды.

Роквен Дарион неуютно переминался с ноги на ногу. Ему было жаль эту женщину, и он чувствовал какую-то вину перед ней. Она отослала из горницы двух младших сыновей и дочь и теперь сидела, опустив глаза.

Молчание становилось невыносимым.

Роквен кашлянул. Женщина подняла глаза.

— Садись, будь гостем, — негромко сказала она, кивая на резную скамеечку. — И говори все без утайки.

Голос у нее был глубоким и красивым. Так, наверное, суровая Морвен в старину слушала недоброго гонца, подумал молодой человек, и снова заробел. Постоял, переминаясь с ноги на ногу, шумно вздохнул. Госпожа коротко невесело усмехнулась.