Генри Олди - Сумерки Мира

– Превратился!… – глухой ропот колыхнул сбившуюся толпу.

Силен был призрак, силен, рожденный усилиями трех патриархов, побочный сын Небытия и извращенной фантазии!… Не достал Волк-Хозяин чешуйчатое горло, и когти твари располосовали его бок; капли дымящейся крови упали на тело призрака, и он словно стал плотнее, материальнее, и тихо ахнула толпа, вздрогнули патриархи – но не только от этого…

Раны Волка-Хозяина зарастали на глазах, минуты не прошло, а стая во главе с разъяренным вожаком уже кинулась в новую, казалось бы безнадежную, атаку…

– Бледный Господин!…

Опоздал Волк-Хозяин… Двое молодых волков уже бились в агонии, поджарая волчица выла с разорванным бедром, а кровь их впитывалась в чешую монстра, и тот окончательно обрел плоть, налился новой силой, и попятились оставшиеся волки, затравленно рыча; и кончались силы у звенящей от напряжения змеи…

Переглянулись патриархи, невольно отступая назад. А Танцующий с Молнией вырывался из рук того, кто не горел в огне, стремясь кинуться в свалку; и вдруг все замерло, а удав распустил кольца и зашипел почти с мольбой…

И в ответ взревела ночь. Не эта, пьяная от крови ночь, а та, древняя, забытая, встающая над миром во всем великолепии давно схороненного ужаса. И на пути зверя встал сутулый старик в дурацкой хламиде, и словно лопнули невидимые цепи, сдерживавшие ревущее Нечто… лопнули и рассыпались дождем осколков…

Навстречу Призраку Большой Твари вставала Большая Тварь. Только морда второго зверя была заметно шире и более плоская, хвост – короче, задние лапы – мощнее, и всем почему-то сразу стало ясно, кто из них – настоящий.

Непридуманный.

Толпа отшатнулась к окружающему поляну частоколу, и кое-кто уже начал на всякий случай карабкаться наверх. А твари сверлили друг друга пылающими глазами, и потом призрак рванулся вперед, но удар хилой на вид когтистой лапы отшвырнул его, оставляя на теле глубокие борозды. Большая Тварь ударила еще раз, и сквозь рваные раны творения патриархов стало просвечивать пламя костров.

А потом отлетела в сторону и растаяла в воздухе оторванная лапа, расползлась гнилой ветошью несокрушимая чешуя, и победный рык Большой Твари прокатился по оцепеневшей поляне. Патриархи стояли там, где и были во время поединка, и ящер уверенно двинулся к ним.

Мауриций замахал руками, выкрикивая заклинания, но ящер не обратил на смешные жесты старика никакого внимания, быстро приближаясь к людям.

Три фигуры возникли рядом с ошеломленными патриархами. Хозяин Волков, уже в человеческом обличье, сгреб в охапку протестующего Муасси, Танцующий с Молнией перекинул через плечо тощего Норманта, а третий подхватил Мауриция – и Видевшие рассвет с неожиданной легкостью перебросили не успевших ничего понять патриархов через частокол. А мгновением позже и сами оказались по другую его сторону. Послушники заспешили последовать примеру старших, а оставшиеся в живых волки и удав давно успели исчезнуть неизвестно куда.

Большая Тварь с размаху налетела на частокол, и бревна затрещали под чудовищным напором. Некоторое время дерево еще держалось, а затем огромные колья с хрустом разлетелись в щепки, и оскаленная морда ящера показалась в проломе.

Успевший подняться на ноги Мауриций попятился и невольно закрыл глаза. Вот оно, наказание за неверие, за постыдное Испытание…

Тишина.

Мауриций с трудом сдержал дрожь высохшего тела и открыл один глаз. Затем другой…

Старик в хламиде стоял перед ним и вымученно улыбался.

– Ничего, ничего. – Он отечески потрепал Мауриция по плечу, и патриарх внезапно почувствовал себя мальчиком. – Ничего… Не для вас такие игрушки. Ох, не для вас… И кто ж это вас надоумил?…

Старик замолчал и, повернувшись, зачем-то полез обратно в пролом. А три вдруг сразу постаревших человека молча смотрели ему вслед…

…А утром было солнце. Умытое, розовощекое солнце, и смотреть на него было совсем не больно, а наоборот – тепло и щекотно. Хозяин Волков и Танцующий с Молнией лечили своих зверей, и многие послушники пытались помогать им, преодолев робость и стеснение, но у них плохо получалось, и младшие братья суетились и толкались, наперебой предлагая то свежую родниковую воду, то какие-то особо целебные листья и чистые ткани для повязок. Брат Манкума чванился и носился со своей славой первооткрывателя, зовя гостей уважительно-фамильярно «Господин Сигурд» и «Господин Солли». Впрочем, пришельцы даже настаивали на подобном обращении, все время пытаясь опустить приставку «господин», но мало преуспев в этом деле.

Двое остальных гостей на людях почти не показывались и явно хотели, чтобы их оставили в покое.

После полудня брат Манкума, якобы в поисках клейкой смолы для мази, носился по всему Скиту, тыча под нос всякому встречному левую руку, укушенную особо избранной волчицей Хозяина Волков. Братья серьезно осматривали красные полосы на Манкумином предплечье и одобрительно хлопали пунцового от счастья Манкуму по разным частям тела.

К вечеру пришло послание от триумвирата патриархов с разрешением на посещение Двери. Все прекрасно понимали, что это пустая формальность, соблюдение буквы Закона, и хвост младших братьев тянулся за Видевшими рассвет, куда бы те ни пошли; и послушники уже начинали шептаться между собой, что если бы все Господа были такими, то…

Что именно подразумевали послушники, выяснить не удалось, потому что в этом месте они неизменно замолкали.

А потом был закат, и Дверная Роща, кроны деревьев которой так тесно переплелись между собой, что румянец заката лишь скользил поверху, не проникая в вечный полумрак; и вход в стволе огромного дерева, и крутая узкая лестница, и переходы, коридоры каменного лабиринта… и зал со стенами, усыпанными слюдяными блестками, напоминавший Пенаты Вечных, но совершенно пустой, и в конце его была – Дверь.

Дверь.

И в сухой тишине зала неслышно перекатывались колючие льдинки на дне хрустального резного бокала. Смех, призрачный смех мертвой Калорры, ночного Шайнхольмского леса, поляны в зарослях Ра-Муаз.

Льдинки на дне бездонного бокала.

Даймон не отрываясь смотрел на Дверь, и Сигурд чувствовал исходящее от Пустотника напряжение, ощущая его почти физически; ознобная дрожь волнами пробегала по худому телу Даймона, передаваясь Ярроу, и от него – строгому неподвижному Марцеллу.

Рядом тихо вскрикнул Солли. Сигурд с усилием повернул голову, глянул на зал у себя за спиной, и возглас удивления замер у него на губах.

Зал был полон темных, чуть колеблющихся фигур с белыми пятнами отрешенных лиц, зал превратился в беззвучно текущее море с пенными барашками на гребнях мерцающих волн; зал был до невозможности похож на Пенаты Вечных, только там, в штольнях Ра-Муаз, молчаливая неподвижность камня скрывала вечно живой, кричащий взгляд добровольно ушедшего беса, а здесь изменчивость очертаний рождала мраморное лицо с недвижными блестками глаз, изредка отливавших алым…