К. Паркер - Натянутый лук

Было совершенно очевидно, что место ему нравилось не больше, чем ей, однако Бардас считал, что это правильно, так и должно быть. Пять лет здесь, и он снова превратится в фермера, подумала Эйтли, удивляясь, почему мысль об этом так сильно ее расстраивает. И не очень хорошего, добавила она с ноткой злорадства.

Когда Эйтли ушла от Бардаса перед самым падением Перимадеи, она считала, что увлечена им, а когда Бардас постучал ее по плечу на причале Сконы, она сказала себе: да, она любит его. Но здесь, в Месоге, девушка уже не была настолько уверена. Он так изменился. С одной стороны, Бардас выглядел моложе: выше держал голову, больше говорил, не дожидаясь, пока его спросят. В нем даже проскальзывало что-то мальчишеское, как будто он хвастал своим домом. В то же время Бардас словно уменьшился. Манера говорить и обороты речи не изменились, однако во всем, что тот рассказывал о Месоге и ее жителях, звучала какая-то нотка покорности, почти затаенного уважения; даже критикуя людей, он как будто признавал свою неправоту, таким образом принижая свое мнение. Здесь принято поступать так, я так не поступаю, значит, я не прав.

Эйтли все это казалось довольно неприятным и безвкусным, и, естественно, у нее возник вопрос, знала ли она его вообще, или, может, мужчина, в которого она была влюблена, никогда и не существовал? Вообще-то когда Эйтли думала о Бардасе, то представляла высокую фигуру, стоящую на пороге Дворца Правосудия в Перимадее, с мечом в вытянутой руке, или раздраженного мужчину на лавке в таверне, опустошающего стакан за стаканом после легкой победы. Конечно, он никогда не представал перед ней в образе солдата или фермера, только в образе фехтовальщика, одинокого воина. Она вполне могла ошибиться. Может, в Месоге не было никакой любви, так же как и занавесок и разукрашенных горшочков, не нужна этим людям любовь, ведь силой чувств не починишь плуг.

— А они правда едят певчих дроздов? — Бардас кивнул.

— Мы смазываем ветви деревьев и кустов известью, птицы садятся, и их лапки прилипают; остается лишь снять их и положить в корзину. Зажаренные, они довольно неплохие на вкус. И, — добавил он, покосившись на мальчика, — это приятная перемена после кроликов.

Парнишка застонал, и Бардас рассмеялся; отец дразнит сына, подумала Эйтли, интересно, не поэтому ли он спешил вернуться сюда. Если Бардас несет ответственность за мальчика, то, наверное, считает, что его надо воспитать как следует, как принято в Месоге. За все время, пока они были в Перимадее, тот упоминал отца два, от силы три раза. А сейчас у нее было достаточно информации, чтобы нарисовать мысленный портрет Клидаса Лордана, который обладал всеми качествами, необходимыми отцу в Месоге: мудростью, несдержанностью, практичностью, реалистичностью, и, что немаловажно (добавила Эйтли, злорадно улыбаясь), он был обречен.

Однако то, что Бардас предпочитает быть обреченным, вовсе не значит, что я должна следовать его пагубному примеру. Это место ужасно, я хочу домой, где люди носят красивую одежду и не прочь тратить на нее деньги. Я бы сошла с ума, если бы осталась здесь. Но они ведь не могут быть все обречены, иначе почему их осталось так много?

Сначала казалось, что они дойдут до леса и равнины за ним к концу четвертого дня. Но в последний момент Тропа Управляющего постепенно растаяла в воздухе, превратилась в тропинку настолько узкую, что тележка не могла по ней проехать. Бардас выругался и привязал лошадей, развернуться было негде. Когда солнце село, они натянули на тележку полог, а лес казался таким же далеким, как и днем, только сейчас они видели его под другим углом.

— Мы будем там завтра, — бодро заявил Бардас, разводя костер. Стало холоднее, и Эйтли пожалела, что не взяла дополнительное одеяло. — Я знаю это место, несколько наших кузенов жили здесь, хотя потом им пришлось переехать. Прямо за холмом, на склоне, там, где владелец приказал им посадить виноградник. Конечно, ничего не вышло, а они потратили кучу времени. Очевидно, он прочитал книгу о возделывании виноградников и был уверен, что сумеет покрыть эти склоны виноградом и заработать состояние. К несчастью, книгу он дочитал не до конца, поэтому пропустил главу о сухой, неплодородной почве. В конце он заставил нас все выкопать. Насколько я помню, из виноградных деревьев получается отличный переплетный материал.

— Значит, так вы смотрите на вещи? — спросила Эйтли. — Смогут ли они пригодиться для чего-нибудь?

Бардас с любопытством покосился на нее.

— А разве все остальные рассуждают по-другому? Последние пару лет, проходя мимо дерева на Сконе, я всегда отвечал «да» или «нет» в зависимости от того, смогу ли я сделать из него лук. Наверное, такое происходит инстинктивно: могу я это использовать? Ты делаешь то же самое: смотришь на ткань на рынке и думаешь, сколько она стоит на Острове и стоит ли тебе ее покупать. Такова человеческая природа. — Эйтли покачала головой.

— Да, на этом строится рынок. Но я не смотрю на все вокруг как на источник дохода.

Бардас пожал плечами.

— Полагаю, ты просто не замечаешь. Так поступают все люди, это сущность человека: извлекать пользу из бесполезных вещей.

— Даже если они уже сами по себе хороши, как дрозды? — спросила Эйтли.

Бардас засмеялся.

— Может быть, но мне нет никакого дела до них, когда они просто летают и поют. Жизнь состоит из перемен, мы меняем вещи, вещи меняют нас. Иначе мы до сих пор ели бы траву и спали стоя. Такова ментальность в Городе, — продолжал он, отворачиваясь и глядя на холмы. — Все в Перимадее занимались изготовлением вещей: сидели на скале, окруженной морем, и извлекали пользу буквально из воздуха. В этом они похожи на жителей Месоги, но мы не возимся с людьми, поэтому не воюем.

Эйтли решила, что не хочет продолжать бесполезный спор.

— Чего они не умеют строить, так это приличные дороги. С другой стороны, если никуда не ездишь, то зачем нужны дороги? Передай мне мешочек с хлебом, я проголодалась.

— И никаких кроликов, — добавил мальчик. — Пожалуйста.

— И дроздов, — сказала Эйтли. — И воробьев, белок и лягушек. Мне вполне хватит хлеба с сыром и яблочного сидра.

— Уверена? — обеспокоено спросил Бардас. — Только скажи, и я найду тебе еду: несколько жуков или, может, пригоршню кузнечиков. Хотя я лично предпочитаю кузнечиков, замоченных в меду, с небольшим количеством…

— Заткнись! — рявкнула Эйтли.

— Опять ты.

— Правильно, — бодро заявил Горгас, — опять я. Нет, — добавил он, когда стражник начал закрывать дверь. — Она свободна.

Стражник ничего не сказал, но это было и не нужно. Его лицо напомнило Горгасу барельефы, которыми архитекторы Города обожали украшать арки: настоящая мелодрама, каждое лицо выражало крайнюю степень чувств. И любая арка в Перимадее почла бы за честь носить на вершине лицо этого стражника, буквально излучающего Облегчение и Избавление от Бедствия. Горгас сдержал улыбку.