Барбара Хэмбли - Мать Зимы

Юный воин недоуменно приподнял снежно-белые брови.

— Жизнь в племенах и без того трудна, — промолвил он. — К чему усложнять ее еще больше, путешествуя в те края?

— Некоторые бывали там, — неожиданно заметила Сейя, пожилая женщина с коротко подстриженными седыми волосами.

— Никогда о таком не слышал.

— Хм, — пробормотал Руди. — Сланч явно арктического происхождения... По крайней мере, он появился, только когда похолодало.

— Но ведь его никогда не видели близ Земель Льда, — резонно указал Белый Всадник. Его длинные косы цвета слоновой кости с вплетенными в них высохшими костяшками пальцев с негромким перестуком упали воину на грудь, когда он пересел ближе к огню, чтобы погреть руки. Как и у прочих гвардейцев, его ладони были в мозолях, а лицо и руки — в синяках после тяжелых тренировок. Это было таким же привычным явлением, как скрип потертой кожаной перевязи или запах дыма, исходивший от одежды. — Кроме того, наши шаманы и песнопевцы никогда не упоминали ни о чем подобном. Может, сланч создал какой-нибудь злобный шаман?

— Какой еще шаман? — устало спросил Руди. — Маги Геттлсенда говорят, что эта дрянь на равнинах распространилась уже на целые мили до Зубчатых Гор. К чему какому-нибудь шаману накладывать столь... безграничные чары?

Ледяной Сокол пожал плечами. Как и все Белые Всадники, он был параноиком с рождения.

— Что до еды в холодное время, — продолжил он, счищая грязь со своего черного кожаного плаща, — когда дичь уходит, мы ели траву и корешки, насекомых и даже ящериц, если придет нужда.

Лицо Ледяного Сокола обветрилось на холодном ветру. Глаза и волосы его казались ослепительно белыми. Руди часто замечал, что даже когда Ледяной Сокол был чем-нибудь занят, правая рука его всегда была готова схватиться за меч. Конечно, то же самое можно было сказать и о прочих гвардейцах, но даже они не переставали удивляться Белому Всаднику: Джил рассказывала, что между собой они держат пари, закрывает ли Ледяной Сокол глаза, когда спит.

— Порой, во времена великого голода, мы даже выкапывали луковицы тигровых лилий, запекали их в земле с корневищами граплы, чтобы вытянуть яд, а потом съедали.

— Жуть какая.

— Молись своим предкам, чтобы тебе никогда не узнать, какая это на самом деле жуть.

— Мы ели такие штуковины навроде камней... — Руди и не слышал, как Тир подошел ближе. Мальчик казался очень маленьким и хрупким для своего возраста, а также довольно молчаливым, но не столько из застенчивости, сколько из задумчивости, вызванной гнетом чужих воспоминаний и страхов.

— Они были жесткие, как камни, пока их не сваришь, а потом становились мягкими. Мама... Мама того, другого мальчика толкла их с чесноком.

Ледяной Сокол поднял брови. Он слышал о наследственной памяти, — по его словам, такими воспоминаниями обладал старый шаман в его племени, — и, конечно, не собирался задавать вопросы, которые могли бы смутить ребенка.

— Похоже на... — Руди задумался. Такого слова на языке Вейта он не знал. — Похоже на то, что мы называем картошкой. А как это называл твой мальчик?

Тир нахмурился, копаясь в чужих воспоминаниях.

— Земляные яблоки. — Он заговорил медленно, произнося слово, которое Руди никогда ни от кого не слышал за все пять лет своего пребывания в этом мире. — Но они выращивали их в воде, там, в цистернах в подземелье. Их было очень, очень много. Целые комнаты. Они их показывали мальчику, — добавил он, задумчиво глядя куда-то вдаль.

— Кто ему показывал, малыш?

Мелантрис, изящная фигуристая блондинка с волчьим сердцем, тем временем, перебирала причины, на которые может сослаться Гроув, чтобы не присылать в июле Убежищу положенные запасы сена; она держала пари на завязки для рубахи, — обычная валюта в эти дни, поскольку проклятые шнурки постоянно рвались, — и с другого конца комнаты тотчас же послышались радостные вопли и смех. Руди заговорил еще тише, чтобы никто, кроме Тира, не смог его услышать.

Тир глубоко задумался, сидя рядом с отсутствующим видом. Руди поражался, какой чистюля этот мальчик, — он никогда не видел ничего подобного ни в Калифорнии, ни в Вейте. Даже к концу дня после игр с пастушатами его кожаная курточка и шерстяные синие штанишки оставались безупречными. Одному богу известно, — подумал Руди, — как долго это продлится.

— Какой-то старик, — промолвил Тир наконец. Он смотрел во тьму, не видя вокруг себя ничего. — Даже старше Ингольда. Старше, чем Старик Гатсон с пятого северного уровня. Он был лысый, с большим носом, а на руках у него были синие узоры, и еще такой рисунок, похожий на змею по всей голове. — Тир пальцами изобразил спиральную линию, начинавшуюся от середины макушки и спускавшуюся ко лбу. От изумления Руди позабыл, как дышать. — И это был не мальчик, — продолжил Тир, — они показывали это взрослому королю.

Впервые за все время он отметил разницу. Впервые он, похоже, понял, что мальчики, подарившие ему свои воспоминания, затем повзрослели и стали мужчинами, — а потом, прожив жизнь, умерли.

Руди, стараясь говорить небрежным тоном и не выдать свое волнение, поинтересовался:

— Хочешь, мы пойдем, посмотрим, малыш?

— Ладно.

Тир посмотрел на него и улыбнулся, вновь превращаясь в обычного пятилетнего мальчугана, серьезного и застенчивого, но все же готового к любым приключениям.

Когда они уже собрались уходить, Ледяной Сокол заметил, не поднимая глаз:

— Знаешь, а ведь тебе все равно никто не скажет спасибо. Эти всезнайки — Фаргин Гроув, Энас Баррелстейв и лорд Фнак... Что бы ты ни нашел, они все равно скажут: «Ах, это... Мы и сами в любой момент могли бы это обнаружить».

— Ты умеешь приободрить, как никто другой, — заметил Руди.

Белый Всадник, счищая засохшую кровь с лезвия ножа, отозвался.

— Такова моя жизненная цель.

«Это он! — подумал Руди, спускаясь с Тиром по Королевской Лестнице, завешанной выстиранным бельем. — Это он!»

Впервые воспоминания Тира доподлинно коснулись первой Эпохи Дарков. Большеносый лысый старик с татуировкой на голове и на руках наверняка был тем самым Парнем с Кошками.

Записей, восходящих к первому пришествию дарков, не сохранилось. Джил с Ингольдом разыскали архивы в Гае, которым было не меньше семи веков; две книги, найденные в развалинах города магов, оказались копиями более давних копий, — якобы точными, — фолиантов двухтысячелетней давности. Церковные архивы, которые аббатиса Джованнин вывезла из столицы, содержали свитки приблизительно той же эпохи на языках и диалектах, с которыми был незнаком даже Ингольд, несмотря даже на свою великую ученость. Потрудившись над ними вместе с Джил, он сумел дать приблизительный перевод двух или трех документов, — и еще два свитка, как утверждала Джил, были скопированы на глаз, то есть без всякого понимания смысла.