Алексей Семенов - Чужестранец

Но Торгни не умел играть на гуслях, и тогда приходил черед петь Мирко. Торфинн, не худо усвоивший язык полянинов, лесовиков и мякшей, пересказывал Торгни суть этих песен, но чаще скальд не просил делать этого, а просто слушал. Мирко пел о том, что происходило вокруг него, в природе, и как это отзывалось в нем словом. Еще дружинники любили слушать, когда Торфинн принимался пересказывать дела каких-то неизвестных Мирко поморских воинов. Иной раз они перебивали его, уточняя, что еще об этом событии люди говорят вот так и так.

В первый день грести было легко, и Мирко почти не чувствовал усталости. Гораздо хуже было на второй и третий день: ныла спина, болели кисти и пальцы. Встречный ветер усилился, река встопорщила серую щетину, и кораблю, груженному тяжко, стало труднее перебираться через волны. Хойра расплескалась еще шире. Кое-где по берегам виднелись селения, на волнах покачивались рыбачьи лодки, но Торгни шел мимо: пресная чистая водица плескалась здесь же, за бортом, а еды покуда было вдоволь. Ночами подходили к берегу. Как диковинный речной рак, корабль ощупывал веслами прибрежные воды, чтобы не сесть на камень или не зарыться слишком глубоко в песок. Затем в воду прыгали те, кого Торгни отряжал в первый дозор, обшаривали местность вокруг: нет ли чего опасного. Сказания о битвах поморяне любили, но вот гибнуть запросто в чужой земле, без бранной славы, никто из них не хотел.

На Мирко все смотрели, как на прежнего Торгейра, только с иным обликом. Видно, Торгейр этот тоже умел разговаривать через свой меч, и за это был ценим и уважаем. У поморян не было людей выше или ниже. Только Торгни был уважаем более, как конунг и хозяин корабля, и его слушали. Воеводой, как Свенельда, его назвать было нельзя, однако если б случилось сражаться, распоряжался бы боем Торгни. Торфинн был при нем вроде старшего, сидел в ряду за первым веслом, и, случись что с Торгни, он встал бы и за рулевое весло. Он, как понял Мирко, часто вел торг и держал речь за всю дружину, но это было его заслугой за честь и доблесть, а не потому, что так захотел конунг.

Когда выдавался часок, Торфинн учил Мирко мечному бою. По тому, как он это делал, Мирко видел, что бьется Торфинн куда лучше, чем дядя Неупокой, да и учиться у поморянина было легче. Немец, однако, уважительно отзывался о том, что успел преподать Мирко его дядя.

— Корабль или дом строят из подходящего дерева, а очаг складывают из камней, которые не будут трескаться, — говорил поморянин. — Я не знаю, что ты умел раньше, но не всякий топор сумеет срубить такой ясень битвы, как ты.

Надо сказать, что не у каждого воина в дружине Торгни был меч — многие были вооружены только боевыми топорами, мало похожими на те, которыми в Мякищах рубили и тесали дерево. С этим орудием поморяне обходились ловко и проворно, будто умелая женщина с иглой и нитью. Особенно уважали они потеху метания топора, и, должно быть, никакая броня не выдержала бы таких ударов — треснула бы, как яичная скорлупа.

Случай отличиться представился Мирко в первом же городе, едва вступили они в пределы Радославского княжества. Город стоял на высоком берегу, обнесенный высоким тыном, глядя на речной простор высокой островерхой, наподобие шатра, деревянной башней. Должно быть, тес и бревна недавно подновляли: дерево выглядело светлым, еще не поблекшим от снегов и дождей, еще не ободрана была ненастьями, не слизана ветрами тонкая, но твердая корочка застывшего вешнего сока, что защищает сердцевину от гнили, да так крепко, что и железный гвоздь не сразу ее пробьет.

Леса по берегам постепенно переменили облик: прибавилось листвы, появились даже клены и дубы. Стало больше и кораблей: на север, до Устья, поднимались не многие, а вот в пределах радославских владений, где было безопаснее, хотя, может, и не так дешево, предпочитали ходить многие купцы из разных земель. И наместники князя Ивора своего не упускали.

— Это Буйгардр. — Торфинн указал на башню. Дома, будто разбегаясь от крепости, были щедро рассыпаны по берегу.

Торгни хотел миновать город так же, как миновал ранее вольные села, но навстречу кораблю из-за мыска, где пряталась пристань, выскочил и быстрехонько, как водомерка, заскользил поперек волны узкий струг под парусом. Стало ясно, что поморянам просто так мимо не пройти. Торгни велел опустить весла и дождаться незваных гостей.

Струг скоро поравнялся с их кораблем и стал саженях в двадцати. На нос поднялся мужчина в надежной кольчужной броне, черноволосый, лицом светлый, и прокричал:

— Чей корабль?! Не Торгни ли, сына Торвальда?! Торфинн перевел.

— Можно и так меня назвать, — прокричал в ответ за Торгни Торфинн. — А ты кто будешь таков?

— Червонополк, князя Ивора воевода, — отвечал человек со струга. — Велю тебе заворачивать и к пристани идти. Потому указ есть княжий зерна через Радославское княжество везти не более двух сотен мер. А кто более повезет, то с того пошлину. А коли платить нечем, то излишек надлежит отобрать.

— Я указы знаю, — отвечал Торфинн. — Зерна более, чем положено, у нас нет.

— А все ж проверить надобно, — не унимался Червонополк.

— Повернем, — сжав зубы, процедил Торгни и добавил слов бранных на своем языке. — Сейчас ссориться нам нельзя. Рано.

Корабль повернул, зашел за мыс, следуя за стругом. Пристань была тут гораздо больше, нежели в Устье, да и челны, струги и иные суда стояли погуще.

— Ежели всего, как по указу, задержки чинить не стану, — заверил Червонополк, быстро зыркая на Торфинна, — смекнул, кто торг у поморян ведет.

— Смотри, Червонополк конунг, — каркал в ответ немец. — Нам прятать негде.

И впрямь на корабле поморян был только низенький настил, чтобы не попортить доски, из которых сбито днище. На случай непогоды часть корабля просто закрывали рогожей, натягивая ее от одного борта до другого.

Должно быть, Червонополк хотел за быстроту сшибить у поморян денег, только Торфинн был человек сметливый и, где надо, терпеливый. Червонополк позыркал-позыркал, да и послал за помощниками, чтобы те пришли считать.

Явились двое мужиков, оба важные, при кафтанах и новых плащах-вотолах, в шапках, отороченных волчьим мехом. Принялись ходить меж мешками, прикидывать, подсчитывать, записывая что-то на вощенных дощечках. Один больше занимался товаром — чем и положено, другой же, моложавый, с хитрыми васильковыми глазами и с подстриженной бородкой, все больше посматривал на Торгни. Зайдя за груду мешков и поравнявшись с Мирко, он вдруг спросил негромко, но жестко ставя слова:

— Скажи-ка мне, мякша, прости, не знаю, как звать-величать, твоего конунга не Торгни ли звать?

— Так, Торгни, — не стал отпираться Мирко, тем паче что имя Торгни здесь было уже известно.