Владимир Ленский - Странники между мирами

Еще большее удивление Радихены вызвало то обстоятельство, что немало молодых женщин работали в шахтах наравне с мужчинами. И это вовсе не были мужеподобные создания со здоровенными ручищами! По их виду никогда не догадаешься, чем они занимаются, если на них праздничное платье. Разве что руки способны были их выдать — но у крестьянок Радихена видывал руки и похуже.

Они добывали изумруды. Прежде, будучи крестьянином, Радихена частенько размышлял о драгоценных камнях, золоте, вообще — о предметах роскоши. Пытался представить себе: каково это — владеть, к примеру, изумрудным ожерельем? Носить кольца с рубинами? Надевать на голову обруч из чистого золота? Что должен чувствовать человек, обладающий всеми этими удивительными предметами?

Ему думалось: довольно прикоснуться к настоящему драгоценному камню — и некое волшебное свойство, присущее этой удивительной вещи, само собой перейдет к человеку. Свойство быть свободным, богатым, обладать властью.

Никогда прежде Радихена не предполагал, что станет работать там, где добывают эти самые изумруды. И более того: что он будет прикасаться к ним каждый день — и не испытывать ровным счетом ничего. Он не сделается ни свободней, ни богаче; он не почувствует прилива сил и не обретет власть. Просто зеленые камушки, чаще всего похожие на пальцы. Они обладали блекло-зеленым цветом и были мутны; драгоценность извлекали из самого кристалла уже потом, и этим занимались ювелиры. Кусочки, не расколотые трещинами, тщательно полировались или гранились. Только после этого они делались воистину драгоценными.

Может быть, поэтому Радихена и не ощущал ничего особе иного, когда добывал их?

Подобными соображениями он, впрочем, ни с кем не делился.

Каждая встреча с королевой для Адобекка была отдельным, значимым событием, единственным в его жизни. И сколько бы ни случалось этих встреч, ни одна не напоминала другую: у всех имелся собственный, только ей одной присущий привкус и свое единоличное место среди воспоминаний.

Иногда он видел ее издали — стройный силуэт, всегда тщательно и четко очерченный, всегда в достойном обрамлении: садовых шпалер, зеркал и статуй, темных драпировок или причудливых зданий городского центра, расцвеченных и исчирканных веселыми фонтанными струями. Королева преподносила свою персону как произведение искусства, как драгоценность.

Бывали и другие встречи, когда королева представала перед Адобекком средоточием тепла и света: стремительно проходящая по дорожкам дворцового сада, босая, в прозрачном золотистом покрывале, едва наброшенном на обнаженное тело; узкие ступни уверенно наступают на искрящуюся траву и плоские, влажные от росы камни, но почти не оставляют следов, так легка эльфийская дама после ночи, проведенной в объятиях возлюбленного. Потребовалась примесь нечеловеческой крови, чтобы родилось такое совершенное воплощение женщины. Он думал о ее руках, о золотистой смуглости пальцев, о волосах, недлинных, на таких густых, что из них удавалось создавать самые причудливые прически. О том, что украшения, побывавшие на ее теле, долго сохраняют ее запах, и ему довольно было прикоснуться лицом к перстню, подаренному королевой, чтобы мысленно перенестись в те мгновения, что она дарила ему наедине.

К ней невозможно было привыкнуть. И после, когда Адобекк отяжелел и состарился, а она все оставалась молодой, он продолжал благоговейно принимать любую минуту, проведенную поблизости от нее.

Случалось, она озорничала, дразнила его — впрочем, следует отдать ей должное: достаться могло кому угодно. Она могла нарочно разлить масло в приемном покое и с деланым негодованием наблюдать, как скользят и пытаются сохранить равновесие придворные. Могла подсыпать в лампы вещества, распространяющие страшное зловоние, а после сидеть с каменным лицом. Могла надеть для бала платье, которое рвалось при первом же неловком прикосновении кавалера и падало к ногам ее величества. Заставляя нового при дворе человека ждать себя в рабочем кабинете, оставляла на столе с десяток подписанных смертных приговоров вымышленным лицам, а после любезничала с посетителем и с удовольствием подмечала ужас в его глазах.

Адобекк знавал ее и гневной: она становилась выше ростом, в ее глазах вспыхивали зловещие звезды — от зрачков расходились горящие золотые лучи, заполняя радужку светом; темные розы проступали на щеках, и очерченные тусклым золотом контуры изогнутых, как бы смятых гневным движением лепестков, мерцали. Ее негодование вызывали известия о крестьянских бунтах, о растущем недоверии к династии, о клевете на принца, разговоры о том, что герцог Вейенто — там, у себя, на севере, — по-настоящему заботится о людях, в то время как эльфийская нелюдь медленно убивает свой народ.

Но никогда прежде Адобекк не видел свою королеву такой — встревоженной, огорченной, почти сдавшейся. Нежно-смуглое лицо посерело, волосы подернулись пеплом. Она вызвала конюшего к себе в личные покои и ждала его, разметавшись на низеньком креслице с широким сиденьем, толстыми ножками и удобной спинкой, обложенной подушками. Свет из стрельчатого окна у нее за спиной падал так, что Адобекку поначалу был виден только силуэт: напряженный поворот головы, слишком остро выдающаяся скула, провал там, где прежде округлялась щека. Волосы забраны назад и беспощадно стянуты лентой — ни одна вьющаяся прядка не ласкает висок невесомым прикосновением. Фигура сидящей женщины тонула в тяжелых складках домашнего одеяния, и только острый носок туфли виднелся из-под подола, отставленный слегка в сторону.

Адобекк поклонился, сделал несколько шагов — и только потом увидел лицо ее величества. Он замер.

Она медленно подняла на него глаза:

— Что?..

— Вы постарели, — сказал он.

Она не шелохнулась.

— Конечно, — вымолвили невозмутимо губы. — Я ведь человек и тоже подвластна времени.

— Мы с вами оба знаем, что это не так! — произнес Адобекк.

— Вы меня упрекаете?

Он промолчал.

Королева переложила правую руку с колена на подлокотник.

— Как умирают эльфийские короли? — спросила она. — Вы знаете?

Адобекк продолжал хранить безмолвие.

— Они не стареют... Они просто умирают, — продолжала королева. — Если бы моя кровь была чистой кровью Эльсион Лакар, нам долго пришлось бы ждать разлуки... Эльсион Лакар остаются вечно молодыми — пока не наступает для них пора уйти, и тогда старость приходит мгновенно и так же мгновенно уносит свою жертву с собой. За годы бесконечной жизни эльфы успевают стать достаточно мудрыми, чтобы принять свой уход как должно. Впрочем, любого из них можно попросту убить...