Руслан Мельников - Эрдейский поход

Всеволод заколебался. Все-таки ночлег среди людей... Все-таки последняя возможность набраться сил перед вступлением в опасные земли Залесья. Заманчиво все-таки. Нет, чем бы ни вызвано гостеприимство угорского сотника, сейчас оно было весьма кстати.

Всеволод глянул на волоха:

– Бранко?

– Наверное, так правильнее будет, – не очень уверенно, но все же поддержал предложение шекелиса проводник. – Для нас спокойнее здесь переночевать.

Всеволод покосился на немца. Конрад скривился, однако тоже кивнул:

– Не хотелось бы... Но разумнее остаться. На рассвете да на свежих лошадях быстро наверстаем упущенное.

– У двоих ратников раны открылись, – тихонько шепнул в ухо десятник Федор. – Кровью оба исходят.

Это решило дело.

– Мы остаемся. И мы благодарны тебе за гостеприимство, Золтан Эшти, – Всеволод чуть склонил голову в благодарном поклоне.

– Ай, молодцы! – довольно подмигнул шекелис. – Умные люди! Долго жить будете! Эй, кто там! Разводите костры, ставьте котлы, доставайте вино! Гости у нас дорогие!

Уже стемнело, когда начался этот странный пир. Из тех, что – горой. Но где сидишь как на шипах и места себе не находишь.

От хмельной браги и крепких вин из винограда и сливы Всеволод отказался сразу, ибо в любом походе до победы или последней смертельной сечи пить негоже. Дружинникам своим тоже наказал утолять жажду только чистой горной водой, чем немало расстроил шекелисов.

Зато еда на разложенных посреди заставы скатертях была обильной, вкусной и сытной. И отказываться от такой... «Эх, не потравили бы», – промелькнула было тревожная мысль. Но нет – исключено. И русичи, и шекелисы ели из одних котлов и с одних блюд. Сначала кормили густой мясной похлебкой с клецками, луком и чесноком.

– На чеснок налегай, русич, – не любит нечисть чеснока-то, – советовал Всеволоду охмелевший уже и вовсе пропахший чесночным духом Золтан.

Вообще-то это было распространенным заблуждением – чеснок ни от упыря, ни от волкодлака не защитит. Как и ветка боярышника. Как и куст дикой розы. Старец Олекса рассказывал, что запах некоторых растений, действительно, неприятен темным тварям, но запах тот способен лишь разъярить нечисть, а никак не остановить ее. Всеволод, однако, не стал разубеждать радушного хозяина.

А хозяин все подкладывал...

Было жареное, вареное и сушеное мясо, был сыр, были пресные угорские лепешки... Здоровенный Рамук лежал у ног Золтана. Грыз кость от окорока.

На заставе этой явно не бедствовали. Хотя если с каждого обоза взималась пошлина – оно и понятно. А если сверх пошлины бралось кое-что, на собственное пропитание – так и того понятнее. А обозов беженских через перевал Брец прошло, небось, немало. Спервоначала от татар спасения людишки искали, потом – набег темных тварей. И черные хайдуки-разбойники эти... Вот и везли мирные поселяне с собой скарб-добро, вот и гнали скот за Карпаты. И чтоб сохранить живот свой, готовы были делиться с заставной стражей чем угодно.

Мелодичный переливчатый звук отвлек Всеволода от невеселых мыслей. Но и музыку эту, зазвучавшую вдруг среди костров, ночи и скал, веселой назвать было нельзя. От такой музыки – лишь тоска на сердце. Откуда ж льется-то печальная мелодия? Ах, вот оно что!

Белокурый, юный, безусый еще воин – такому в молодшей дружине место, а не в компании опытных гридей – склонился над... М-м-м... Что-то вроде гуслей он вытащил из большой кожаной сумы. Плоский деревянный ящик. Одна сторона больше, другая – меньше. Поперек – натянуты струны. И немало – больше трех десятков. На том и играет. Причем музыкант не перебирает струны руками, а легонько постукивает двумя маленькими молоточками, обтянутыми кожей. Диковинные гусли отзываются – звонко, протяжно. Стук – звук, стук – звук. Стук-стук – зву-у-ук. И ведь откликалась душа! Еще как откликалась!

Чудно вообще-то было видеть за таким занятием не седого слепого старца, как обычно бывало на Руси, а мальчишку с горящими карими глазами. Впрочем, в мастерстве юнец этот мог бы, пожалуй, поспорить с опытнейшими музыкантами.

А вот уж поддержала угорского гусляра простенькая дуделка, на пастушечью свирель чем-то смахивающая, – играть на такой большого мастерства не надобно. Ан и она – туда же. Тоже жалобно так поет... Тихо стало на заставе. Тихо, грустно, тоскливо. Только музыка эта... Ох, да что ж вы слезу-то тянете!

– Что, заслушался, русич? – усмехнулся Золтан. – Не слыхал прежде цимбал и трембит [20]? Ну, погоди-погоди, это только начало. Это Раду наш только разогревается. А вот войдет мальчишка в раж, вот пустит свои молоточки в пляс по-настоящему. Да запоет...

Раду? Так, выходит, зовут юного угорского гусляра. Всеволод слушал. И заслушивался.

– У Раду, кстати, мать – русская. Так что ваш язык он худо-бедно знает. Но отец – истинный шекелис. Потому и песни парень поет наши, а не ваши.

Музыка все лилась и лилась в ночи, надрывая сердце. Грустно было...

– Ай, мома [21]! Ай, славно играет! – суровый взгляд шекелиса потеплел. Глаза повлажнели. – Воинскому искусству ему еще учиться и учиться, а вот в музыке и песнях равных Раду нет. Оттого и взяли его на заставу. Добрая песня, она ведь порой ценнее десятка добрых мечей бывает.

А Раду уже затянул свою первую песнь. Непонятную, унылую, печальную. Голос юноши оказался под стать струнным переливам – звучал звонко, красиво, сливаясь с музыкой воедино, переплетаясь неразрывно.

– О чем он сейчас поет? – спросил Всеволод.

– Как всегда, – улыбнулся Золтан. И не так, как улыбался прежде, а иначе совсем, по-доброму. – О необретенной по причине младого возраста славе. Раду постоянно о ней тоскует, будто о девице возлюбленной.

Но грустил гусляр недолго. Раду вдруг резко оборвал мелодию, а в следующий миг ускорил темп. Быстро-быстро замелькали молоточки над цимбалой. Струнный ящик щедро выплеснул в ночь бесшабашное веселье. Оплошавший было, опоздавший дудец сообразил, подхватил...

И – новая песня. Лихая, задорная, счастья полная. Цепляет, в пляс толкает – только ноги держи.

– А это – о чем?

– А все о том же. О славе, которая непременно придет даже к юному воину, если тот следует ей навстречу, а не бежит прочь. Да, Раду у нас такой... – Улыбка Золтана стала шире. Почти отеческая гордость звучала в словах начальника заставы. – Я ведь и сам таким был по молодости. Только песней сказать не умел.

А у костров уже пошли пляски – круговые, отчаянные, шумные, похожие на языческие камлания. И на молодецкую рубку похожие.

– Вот так-то лучше, – хлопнул себя по колену Золтан. – Вот так-то оно радостнее. И жить радостнее, и помирать, коли придется, а, русич?

Всеволод не ответил. Он все же никак не мог взять в толк, что происходит на этой заставе. Зачем? Почему? Остальные русичи тоже настороженно поглядывали на танцующих. Сами в круг не шли.