Дарья Иволгина - Степная дорога

Ариху – тем более. Его вполне устраивала новая жизнь среди таких же воинов, как он сам. Многие из комесов Винитария числили себя сиротами – давно оставив родной дом, подались в наемники в поисках лучшей доли. А лучшая доля виделась им в том, чтобы проливать чужую кровь, если придется, сытно есть, крепко спать да бесконечно холить свое оружие.

И если посмотреть так, то Арих ничем от них не отличался.

Осень означала также, что близилось время, когда Винитарий поедет по людям собирать причитающееся вождю. Дружина заранее готовилась к походу, радовалась. Могла быть и потеха, могла ожидаться нажива. Винитарий не имел привычки удерживать руку, если глаз падал на что-то сверх положенного.

Соллий вместе с Бигелой вышел к воротам – поглядеть на кунса. Богато, красиво обставлен поезд Винитария: впереди шагом едет сам кунс на доброй лошади, следом ближники его, закаленные в боях сегваны, с пышными усами, с длинными волосами, забранными по-воински в хвост. Броней не надели, в нарядных рубахах выступают. Нарочно красуются, чтобы всяк разглядеть их мог. Витые гривны на загорелых шеях сверкают, широкие серебряные браслеты на крепких запястьях то и дело вспыхивают на солнце, когда то один, то другой всадник охорашивается в седле.

Старейшины выходят навстречу – дань уже приготовлена. Тут и бочонок меда, и пушнина, и крутолобый черный бычок привязан. И, конечно, хлеб. Все сосчитано и уложено. Сверх дани и дары припасены – чтобы кунс был милостив, видя любовь со стороны сельчан. И хоть отлично ведал кунс цену этой любви и этой искренности, а все же до даров снисходил и был милостив, не заглядывал в амбары и не разорял кладовых.

Глядел Соллий, Ученик Близнецов, на кунса, дружину его, на старейшин – как те кланяются, стараясь и достоинства в глазах односельчан не потерять, и грозному повелителю угодить. Щурил глаза, чтобы лучше разглядеть все происходящее. Кунсова дружина по селу особенно не озоровала, хотя глазами постреливала: тот девку красивую взором зацепит, этот к хорошей лошади прилепится… Ничего доброго все эти взгляды не сулили.

Но пока что все шло тихо. Сочли дань, перемолвились первыми словами – и вот уже кунс покидает седло и ступает следом за старейшиной, желая отведать доброго меда.

Тут-то беда и случилась.

После уж кулаками трясли, кричали друг на друга, виноватых искали. Да только не было виноватых. Говорил Бигела брату своему, Череню: "Прячь доченьку от кунса!". Да и Черень, вроде бы, согласен был. Незачем девушке попусту по селу болтаться, да еще когда жадный до женской красоты кунс нагрянет, и не один – а со своей неуемной ватагой, для которой один только закон и существует: воля их великого кунса, а Правды Божеской и человеческой словно бы и нет на земле!

Говорить-то говорили, а любопытство оказалось сильнее. Как умаслила Домаслава домашних? Может, и умасливать не стала – прокралась к воротам и за порог выскочила.

Прямо перед кунсом она оказалась. Сама не ожидала. Зарделась, лицо рукавом закрыла, отвернулась к стене – так учили.

Может быть, если бы тихонечко, мышкой, мимо шмыгнула – и не обратил бы Винитарий на нее внимания. А тут, словно нарочно, как махнет девка расшитым рукавом! У Винитария сердце смехом наполнилось, глаза засветились, руки сами собою к красавице потянулись.

– А ну-ка… Что за краса такая невиданная появилась?

Девушка головой замотала, все отвернуться норовила – какое там! Схватил, точно клещами, к себе развернул, руки от лица отнял. Так и впился алчным взором.

Домаслава выросла на заглядение. И радость отцу с матерью (да и дядьке-стрыю – тоже), и забота. Мужа бы ей поскорее отыскать, чтобы оборонял и вместо родителей за красавицу тревожился. Но, по всему видать, не успели. Пал на Домаславу глаз кунса Винитария – теперь уж не отмолишь дочку, не выпросишь. Заберет к себе в замок… Только и поминать останется: была такая девушка, Домаслава, а что с ней сделалось – о том лучше и не задумываться. О девчонках, что попадали к кунсу в замок, говаривали разное, но никогда ничего хорошего. И слухов о них тоже достоверных не было.

– Пусти, кунс! – сказала Домаслава шепотом. И попыталась высвободиться.

Кунс только рассмеялся. Настоящий Людоед – так и проглотил бы, казалось, девчонку, вместе с полосатой ее юбкой, вместе с расшитой рубахой и длинной косой с шелковой лентой!

Серые глаза Домаславы наполнились ужасом. Взгляд метнулся к односельчанам, задержался на старейшине: не выручит ли кто, не заступится?

Молчат домашние. Бросился было отец на выручку – да мать повисла на нем с воем и ревом: убьют сейчас кормильца, а кто будет остальных на ноги ставить? Шестерых осиротить вздумал, за дочку-любимицу вступаясь? Дядька Бигела шагнул вперед:

– Не дело затеваешь, кунс…

Кунс только отмахнулся от него.

– Отойди, кожемяка. Не твоего ума это дело, что я затеваю и ради какой цели.

– Цель-то твоя известна, – упрямо повторил Бигела. – Оставь девушку. Она не тебе предназначена.

Лучше бы не произносить ему этих слов! Винитарий засмеялся, еще крепче прихватил Домаславу за плечо.

– Вот и поглядим, для меня она предназначена или не для меня.

Наткнулся Бигела на молящий взгляд старейшины – не погуби села, не перечь упрямцу! или судьбу Серых Псов уже позабыл? – и… отошел, свесив голову.

Соллий не верил своим глазам. Осенил себя священным знамением, начертив в воздухе разделенный пополам круг, выскочил вперед, закричал голосом от волнения хриплым:

– Что же вы, не люди? Неужели позволите увести девушку? Она ведь ваша плоть и кровь!

Старейшина задрожал, стал бледным, как стена. Пролепетал, обращаясь к кунсу:

– Не погуби, владыка!.. Этот человек – пришлый, не нашего рода и не из нашего села, а откуда взялся – неведомо!

Винитарий уставил на Соллия свои голубые, водянистые глаза. Тяжел взгляд старого кунса. Соллий вздрогнул, однако взгляда не опустил. Будь что будет! Уже понял, что не отступится Винитарий. И девушку заберет, и его, Соллия, пожалуй, не пощадит.

На что же он, глупец, рассчитывал? Совесть в Винитарии пробудить? Пробудить можно то, что спит. А если что отсутствует вовсе, – того не дозовешься, сколько ни кричи. Напрасно только выскочил…

Да нет, не напрасно. Близнецы учат: что толку в жизни, если душа умерла раньше тела… А предательство убивает душу вернее любого меча.

Нет, все правильно. Правильно он поступил, возвысив голос…

Дружина, посмеиваясь, уже окружала двух пленников, обреченных рабству. Чужие, ухмыляющиеся лица. И вдруг среди них Соллий увидел знакомое скуластое лицо с черными глазами. Лучник держался чуть в стороне, словно его вся эта история и не касалась. Мало ли какую блажь затеял Винитарий? Дело лучника – поглядывать по сторонам, высматривая, нет ли опасности, не таится ли в кустах какой тать. Другое дело, что татей в этих кустах не таилось. Для такого смелость нужна, а здешние жители ее давным-давно утратили. И оттого презрением кривились узкие губы Ариха. Сам бы он не то что сестру – последнюю рабыню из своего шатра не отдал бы жадному властелину. Заступился бы и – оружием ли, хитростью ли, – но вызволил. Оседлые люди не таковы. Покорно повесили голову, точно телки, которых ведут на убой.