Полина Копылова - Летописи Святых земель

– Я думаю, ваше величество, что Раин не стал бы оставлять нам даже его труп. – начал Морн и осекся – они заметили одновременно.

Аргаред лежал навзничь, голова его была странно вывернута. Сребротканый кот д'арм и снег были испятнаны кровью, и королеве не надо было спрашивать, отчего он умер. Возле неестественно заведенной за голову руки валялась рукоять меча… Значит, меч у него сломался… Синеватая тень покрывала лицо, не тронутое копотью. С него еще не успели снять вороненые, с серебряной насечкой, латы.

– Подняли на копья, – сразу определил подъехавший Раэннарт. – Самая гнусная смерть после повешения. Особенно те несколько секунд на остриях, пока подыхаешь.

– Будет смешно, если он жив. – В голосе Беатрикс, казалось, проскользнуло тайное желание этого. Она, не прося никого поддержать ее спешилась и склонилась над врагом. На вид он казался холоднее снега. В волосах было много тускловатой седины.

– Прощай, Аргаред! – негромко сказала Беатрикс, выпрямившись над ним в своей тяжелой распашной шубе и шляпе с складчатым бархатным покрывалом. – Прощай, мой милый. Даже как-то странно, что ты мертв, что тебя просто подняли в свалке на копья и твой последний сын не помог тебе.

Голубоватое лицо было неподвижно.

Она почувствовала почти плотское удовлетворение от победы и одновременно страшную усталость. Она не старалась выбирать слова, они сами собой срывались с языка, предназначенные этому мертвецу, которому не дано воскреснуть.

– Знаешь, мой милый, мне даже как-то непривычно, что ты мертв. Я бы ничего не имела против, если бы ты остался в живых. Я бы отдала тебя Руте вместе с твоим сыном. Ты был бы последний Этарет среди людей, последний истинный Этарет. – Она чуть ли не проворковала эти слова.

В сторонке переминались мортусы, ожидая, когда можно будет беспрепятственно снять с убитого доспехи. Беатрикс подумала и отошла, жестом разрешая им это. Они разрезали тесаками завязки на кот д'арм из серебряной парчи. Потом один мортус деловито втащил тело к себе на колени, чтобы удобнее было возиться с плечевыми застежками, другой снимал в это время поножи. Это был обряд, старательно отправляемый погребальный обряд, но более глумливый, чем любая позорная казнь.

Королева, стоя в нескольких шагах, жадно наблюдала. Лязгнули латы, отброшенные на салазки. Мортусы посапывали, торопясь.

– Прощай, Аргаред. Прощай, мой милый, – негромко повторила она себе под нос, и губы ее раздвинулись в жестокой усмешке.

Издалека показались всадники – возвращался отряд Авенаса с понурыми пленниками и спотыкающимся перед конями Райном. Беатрикс взглянула с обычным близоруким прищуром, – Раин прятал глаза.

– Ну что же ты? Попрощайся с отцом, магнат Родери Аргаред, – сказала она насмешливо, – мы с ним уже попрощались. Теперь твоя очередь.

Мортусы оставили тело в покое. Раин шагнул было – веревкой дернуло назад. Веревку обрезали. Деревянно разведя негнущиеся руки, он подошел. Все молчали, чего-то ждали от него. Чего? Что он должен был сделать? Упасть с рыданиями на грудь мертвецу? Поцеловать в липкие от крови губы?

В растрепанных подкольчужных одеждах Аргаред выглядел оборванцем.

Как вообще прощаются с усопшими Этарет? Он опустился на оба колена в снег. Взгляды окружающих, казалось, язвили затылок. Он через силу согнулся и поцеловал упавшие на лоб отцу волосы, они были суше и холоднее могильной травы.

– А теперь возьми его на руки и неси в лагерь. – Беспощадное веселье слышалось в голосе Беатрикс. – Неси магнат Родери Аргаред. Авенас, пусть его оберегают от гнева моих солдат.

Со стороны черного устья вынырнул верховой, подлетел в пару, соскочил с седла.

– Ваше величество! Тот убитый, которого вы в лагерь доставить приказали, живой он оказался! Только слаб очень.

– Живой! Ну и ну! Ладно, коли жив, будет песни на наших пирах петь, когда оправится. Подержи мне стремя, Авенас. Едем в лагерь. Будем праздновать победу, господа!

У изножье его постели, прислонившись к поддерживающей балдахин витой колонне, сидел странный кривляка в одежде, усеянной жемчугом. Рядом с коленом колыхалось пышное перо. Должно быть, оно украшало брошенную на пол шляпу, которую с кровати не было видно.

Эринто приподнялся с подушек, чтобы заговорить с ним, но кривляка умелым движением обеих рук заставил его снова лечь. Потом сам предупредительно заговорил:

– Лежите, господин Эринто, и говорите как можно короче. А лучше вам вообще молчать. Вы слишком много наглотались этого огня, можете лишиться голоса.

– Где я?

Эринто показалось, что в горле у него пересыпается колкий жгучий песок. Сразу защемило в груди.

– Это королевская Цитадель Хаара. Дворец королевы Беатрикс, господин Эринто. – Кривляка закинул ногу на ногу и улыбнулся. У него было неплохое настроение,

– Так я ее пленник?

– Скорее вынужденный гость, – незнакомец засмеялся, – но думаю, вы будете свободны, когда поправитесь. Вас только просят об одном небольшом одолжении – через неделю спеть на балу. Скорее даже не просят, а вежливо настаивают.

Эринто некоторое время молчал. За полузавешенным окном скользили облака.

– Скажите, вы врач?

Шляпу, на редкость роскошную, насадил ее на колено и заслонил плюмажем смеющийся жесткий рот.

– О-о, я совсем не врач. Скорее наоборот. Не лечу, а калечу. Мое имя Гирш Ниссагль. Наслышаны?

– Вы дворянин?

Ниссагль со смехом откинулся назад, ударился затылком о колонну.

– Считаюсь таковым. Наше семейство двести лет назад лишили дворянства за долг публичному дому. Беатрикс восстановила эти права, но они уже не были мне нужны. Ниссагли – это Ниссагли. Они особенные. И уже привыкли этим гордиться.

Его лицо, довольно неказистое, но не лишенное своеобразного обаяния, стало лукавым. У Эринто возникло желание спросить о Беатрикс, но в горле уже огонь, и лучше было бы помолчать. Молодой слуга неслышно подошел к ложу с бокалом белой жидкости на подносе. Ниссагль взял сосуд и протянул Эринто.

– Молоко с медом, господин Эринто. Ничего лучше для обожженного горла природа не сочинила. Конечно, кое-какие свои секреты я тоже туда вложил. Знаете ли, если умеешь портить человека, умей и чинить! Боюсь, что еще несколько дней вам придется довольствоваться этим блюдом, к тому же через каждые два часа. Сказать честно, я вам сочувствую.

Кроме молока и меда в питье, несомненно, было снотворное. Через пять минут мир померк перед синими глазами Эринто.

Сияли свечи, горели плошки, пылали смоляные фитили, позади каждого из которых стояло огромное серебряное зеркало, усиливающее свет. Красный бархат нависал с потолка широкими фалдами, в огне он казался живой плотью, полной густого красного сока. Парчовые полотнища обвивали колонны. По стенам в два, три, четыре, пять рядов топтались раззолоченные с ног до головы гости. Драгоценные каменья в изобилии покрывали их одежду. На раскрашенных лицах читалось одно и то же выражение выжидающей алчности. Некоторые цыпочки, склонив голову к плечу, прикрывая глаза и подбирая отставленными руками ниспадающие одежды. Музыка, шарканье, гул голосов сливались в единый волнующий душу шум. С литых позолоченных гербов глядел вниз пес, и каждая чеканная шерстинка на нем сияла в свете укрепленных по бокам шарэльских лампад. В их блеске высшие сановники терялись среди светских пустоплясов, позолоченная медь не рознилась от золота, стекло – от рубинов.