Ольга Погодина - Джунгар. Небесное Испытание

- Поглядим, - точно копируя Илуге, буркнул Чиркен.

Они застряли здесь с самой весны после того, как Буха прислал гонца. Темрик умер раньше, чем они пришли в себя после столь достопамятной встречи. И эта смерть снова все изменила.

До того, как Джэгэ поднимут на войлоках и он повторит свою клятву, дядя советовал Чиркену не возвращаться. Даже Бозой, вовсе не расположенный задерживаться у косхов, и тот признал разумность этого совета. И они остались.

Джэгэ стал ханом в день летнего солнцестояния, - праздник, считавшийся для этого очень благоприятным. В этот день Илуге нашел Чиркена пьяным, отобрал у него бурдюк с архой и уложил спать, ни слова не сказав. Наутро Чиркен тоже словом не обмолвился, но что-то в них обоих будто хрустнуло… и стало на место. Сын Тулуя перестал считать его человеком, виновным в смерти своего отца. Чиркен ничего не сказал, но Илуге чувствовал, как незаметно, словно крошечный слабый росток, в них обоих зарождается взаимная симпатия. Еще через несколько дней Уйгуль снова перешел человек Бухи. Джэгэ не подтвердил клятвы.

Понятно, что теперь им всем следовало оставаться здесь столько, сколько будет возможно. Новости с той стороны Уйгуль приходили одна другой неприятнее: Джэгэ снова принял ургашей и вроде бы согласился принять участие в их походе. Джэгэ поссорился с Онхотоем. Джэгэ замирился с тэрэитами и мегрелами. Джэгэ…

Однако для принятия решения о начале похода ему требовался военный вождь, а назначить нового сам Джэгэ, видимо, так и не решился. Что будет теперь? Если Марух из горган-джунгаров, так это неспроста: именно они больше всего могли быть недовольны и миром с тэрэитами, и необходимостью стать с ними плечом к плечу в предполагаемом походе.

Много шума наделало известие, что к собирающимся войскам присоединились пять тысяч куаньлинских наемников. Старики неодобрительно качали головами, - не к добру появились здесь эти извечные враги степей. Однако находились и те, кто возражал им, что следует использовать врага там, где можно его использовать. В общем, согласия не было.

Лето отлетало с первыми желтыми листьями, над головой замахали крыльями первые из улетающих на юг журавлей. У них, кроме Элиры, не было с собой ни достаточного количества одежды, ни средств для того, чтобы ее купить. Правда, с некоторых пор об этом не могло быть и речи. Косхи почитали за честь оказать им свое гостеприимство. И было тому несколько причин.

Первая, как ни странно, звалась Элирой. Началось все еще до того, как они встретились - девочку на ее глазах лягнула лошадь. Сама Элира считала, что справилась куда хуже, чем какая-то там их школа Бгота, но в глазах степняков она совершила чудо, вправив девчушке открытый перелом ноги и сломанные ребра. После этого, сначала по одному, а затем вереницей к чужеземке потянулись за помощью. Кто с больным зубом, кто с коликами в почках, а кто и роды принять. К лету слава о знахарке вышла за пределы границ косхов, и стали приезжать и койцаги, и увары, и ойраты. Илуге с Чиркеном сначала ершились и норовили удрать, но как-то незаметно для себя смирились с ролью ее помощников. Долгими вечерами, когда от тревожных мыслей становилось так тошно, что хоть вой, она учила их разбираться в травах, готовить пахучие шарики и мази от той или иной болезни. А еще ургашскому языку, так как, хоть и выучила немного косхский,говорила на нем еще довольно плохо. Степные языки, надо сказать, были достаточно похожи меж собой, за исключением, пожалуй, кхонгов и горных охоритов, потому обучали они ее уже джунгарскому. В результате было масса забавных ситуаций.

Вторая причина была в нем самом. Правда, эта вторая причина почему-то последнее время утратила свою страсть к ядовитым комментариям в самый неподходящий момент. Орхой Великий. После своего блестящего выступления великий воин возникал в голове Илуге всего раза два и оба раза казался каким-то… усталым. Илуге никак не хотел себе признаваться, что это тревожит его. Иногда было здорово попрепираться с кем-то столь опытным и ехидным, кто очень хорошо знает тебя. И никому ничего про тебя не скажет. Но так или иначе, а слухи разнеслись, и теперь никто не смотрел на Илуге безразлично. Смотрели или с благоговением, или с мистическим ужасом, или с восторгом. Некоторые - с подозрением: мол, меня-то ты не проведешь. Но равнодушных не было. Поэтому за это короткое время вынужденного сидения у косхов он приобрел массу искренних и не слишком друзей. Тургх, который совершенно не изменился, теперь ходил за ним по пятам, то и дело хлопая его по плечу и скалясь; " А помнишь, как мы с тобой…". А вот Эсыг, как оказалось, умер зимой, и Илуге почувствовал острый укол сожаления. Ему казалось, что такой крепкий воин должен прожить долго, очень долго, пусть и со своей культей вместо ноги. Оказалось, человек может умереть от царапины. Эсыг рассадил себе руку, царапина воспалилась, но старый воин все не обращал на нее внимания, - до тех пор, пока не вздулась и не почернела вся рука. Через два дня он умер, так и не придя в сознание. Нелепая смерть.

Правда, после этого рассказа Илуге с сомнением ощупал свою руку и все-таки решился показать ее Элире. Однако все немалое искусство жрицы не помогало. Рука оставалась синей и как будто неживой. В самой ране плоть была какой-то тошнотворно-серой и никак не хотела заживать. Элира хмурилась, все порывалась что-то сказать, а потом замолкала.

Однако у этого поклонения, которым его окружили косхи, как выяснилось, была и обратная сторона. Довольно скоро Илуге обнаружил, что, куда бы он ни собрался, за ним неотступно следуют пара-тройка косхских воинов. Это ужасно раздражало и его, и, тем более, Бозоя, который в результате не выдержал и приказал Илуге сидеть в юрте, когда отправлялся размяться со своими. Илуге пришел в бешенство, и напрямую спросил у Эрулена, который теперь бывал у них часто, зачем его преследуют. После той, выпущенной из тальника, стрелы, Илуге имел все основания быть подозрительным.

К его удивлению, Эрулен только расхохотался:

- Эва, герой! Как же за тобой не следить? Вдруг ты опять лишишь нас нашего великого покровителя?

Сказано было не без ехидцы, но злиться на Эрулена Илге не мог. Когда первое возбуждение и изумление схлынули, он был первым из косхов, кто на людях показал, что принял нового Илуге: пригласил обоих на охоту. Вел себя спокойно и по-дружески, словно ни прошлого Илуге, ни его удивительных…гм…превращений не существовало. Потом пару раз заходил, заводил разговоры. Потихоньку он перестал казаться Илуге грозным и далеким, как когда-то: молодой еще воин, чуть больше тридцати. Опытный. Резкий, когда надо, и до отказа набитый разными скабрезными шуточками. Дружить с ним было легко, особенно когда он сам хотел этого. И дружба эта Илуге с Чиркеном, признаться, льстила.