Вера Камша - Ветер и вечность. Том 1. Предвещает погоню [litres]

– Я мало думала о подруге. – Не видя глаз, трудно просить, но молчание – это надежда, ведь «нет» подобный Флоху говорит сразу. – Счастье слепо, я была рядом, но Сэль оставалась одна. Я хотела видеть первородного и пришла, думая солгать о поисках пестрой Гудрун, и нашла ее. Обман стал правдой, но Сэль ушла, не сказав главного. Ее игла рисует белые цветы, а глаза смотрят на снег и ждут неизбежного. Подруга сильна, она не слушала Герарда и сказала «нет» подобному регенту Руперту. Эта была последняя дверь, она закрылась, теперь Сэль не поможет никто, кроме первородного… Пусть подруга с братом поедут в Агмштадт и проверят, не поднялась ли скверна в горы, а большого короля проводит первородный Ли.

– В горах нет скверны. – Мэллит подняла голову и встретила улыбку, быструю и светлую, как блик на волне. – Селина успела сказать, что хотела, а я успел ей ответить. Мы говорили о многом и о Гаунау. Подруга не сожалеет о своем решении и переживает не за себя.

– Тогда она боится за нареченного Рупертом.

– Причина ее тревоги ближе. – Снова свет на ночной воде, свет и тьма. – Мэллит, это я поворачиваю на Агмштадт. Так надо.

– Но… Поворот так близко.

– Да, за холмами.

Белая гряда льнет к горизонту и сверкает на солнце, как взятый без спросу нож. Сколько минут осталось ничтожной, прежде чем придет неизбежное? Она готовилась к разлуке, думая выкупить Сэль, а Сэль, о чем она думала, вышивая цветы? Подруга не знает многого, это незнание убивает радость и спасает от беды, но лучше знать, даже когда больно.

– Первородный просил не запирать дверь, но скрыл, что ночь станет последней. Разве в этой тайне был смысл?

– Конечно. Зачем отбирать прежде времени то, что радует? Утром звезды гаснут, только думать об этом вечером глупо. Вечером надо смотреть в небо или в окно, если оно светит.

– Но Сэль первородный сказал все?

– Сэль догадалась сама, и не она одолжила мне шестую часть сердца.

– Кубьерта говорит… Флох стал сердцем Сунилли, а ты – моим. – Страна хитрого казара далека, но звезда в окне будет гореть. – Мне остаться с подругой или вернуться с Герардом в Акону?

– Ты нужна Селине, как Селина была нужна тебе.

Это истина, и это долг. Первородного ждет важное, а они с Сэль въедут в Липпе и встретят весну. Дни будут расти, а ночи таять, снег станет водой, раскроются первые цветы, и в Гайифе начнется война. Когда она угаснет? И не превратит ли осень дороги в желтое тесто? Год так велик, а она оставила в Аконе свою книгу…

– Я поняла. Подруге надо привыкать к чужому и странному, я буду рядом, но как мне узнать, что твой конь повернул назад?

Серый жеребец поворачивает голову, искоса смотрит, словно чего-то ждет, первородный молчит, в этих объятиях так спокойно. Счастье вернуло ничтожной сердце, оно бьется, а золотой цветок не знает смерти.

– Мэллит, ты должна знать. – Руки, держащие ее, сжимаются сильнее, и как же это прекрасно! – Я могу не вернуться, так бывает. Хайнрих узнает правду одним из первых, поэтому, пока не станет ясно… что мне удалось, а что – нет, тебе лучше быть с Селиной. Дальше – как знаешь, только пойми, что Мэллит никому ничего не должна. Не позволяй сожрать себя прошлому, даже если в нем было то, что кажется счастьем.

Солнце не погасло, так почему небо стало серым? Почему он это говорит, а она слышит? Почему она не умерла прошлой счастливой ночью? Во имя Кабиохово, почему?

– Я дождусь вестей. – И пусть это будет ее клятвой. – Если ты умрешь, я вернусь к народу своему и сделаю так, чтобы в Кубьерту вписали твои слова.

– А как же Талиг, Мэллит? Здесь эти слова нужнее, наши мужчины чаще не возвращаются.

– Это так. – Время для слез у нее будет, много времени, но сейчас ничтожная улыбнется. – Мужчины первородных дерутся, и женщины становятся с ними рядом. Ты хочешь, чтобы я осталась в Аконе?

– Выбор за тобой. Все, что я хочу, это чтобы ты поняла одну вещь. Моя мать ее поняла, а вот твоя Роскошная ошибается, когда говорит о словах генерала Вейзеля. Последних словах. Курт не думал о ней, он думал, как остановить дриксов, отсюда и его слова о Росио… Первом маршале Талига. Если я погибну, не сделав того, за что взялся, я не стану перед смертью думать о тебе. И о матери не стану, и о братьях, я буду ползти к цели. Но делать это я буду в том числе и для вас. Всех.

День выдался ясным, да и окна в Старом Арсенале вымыли, так что рыцарские доспехи, из-за которых в приснопамятный день вышел Райнштайнер, встретили Арно в полном блеске. Вовсю сияли и рамы картин: надраенная бронза вообразила себя золотом и как могла затмевала полотна, которые была призвана обрамлять, одно слово – дворец.

Виконт Сэ тронул караулившего вход рыцаря за оплечье и отправился навестить вечно скачущего в бой родича, к которому Франческа обещала заманить принцессу. Расспрашивать Октавию не хотелось, но мать просила, да и разобраться в случившемся на празднике свинстве не мешало. С определившей Гизеллу в Лани, а Иоланту – в Волчицы жеребьевкой явно намудрили, и единственной, кто мог что-то объяснить, разумеется, не кому попало, была тянувшая из корзинки судьбоносные шарики Октавия.

Привести принцессу в Старый Арсенал и разогнать лишних бралась Франческа, в чьих дипломатических талантах Арно не сомневался. Как и в собственной бездарности, кою неопровержимо доказывала напрочь испортившая виконту настроение перепалка с Гизеллой. Арно казался себе куриной косточкой, из-за которой сцепились левретки в бантиках, причем их еще и жалко было. Грядущая свобода тоже не радовала, поскольку все сильней напоминала дезертирство. Они-то с Валентином после аудиенции уберутся, а остальным сидеть в сахарном сиропе и подворачивать ноги? И еще эти рамы!

Спроси кто виконта, чем перед ним провинилась старая бронза, он бы ничего внятного выдавить из себя не смог, но вот бесило. Вплоть до желания вызвать и прикончить кого-нибудь особенно гнусного, хотя, может, именно в этом и было дело? Настроился, ругаясь с Гизеллой, на драку, а сам ходишь и смотришь картинки. Художник, кстати, молодец. Ну и что, что с лошадиными ногами напутал, зато пламя как живое, а дым вот-вот глаза выест.

– Арно, это вы? – Удивлялась будущая родственница просто великолепно, фрейлинам было чему поучиться.

– Франческа? Как неожиданно… – Надо же, так засмотрелся, что даже не соврал! – Ваше высочество, сударыни, простите, я сперва заметил госпожу Скварца.

– Она выше. – При виде алой ленты на эфесе Октавия мало что не мурлыкнула, но сдержалась и милостиво протянула ручку, которую Арно, преклонив колено, и поцеловал. Ее высочества виконт не опасался, и вообще у него было дело; у принцессы, как оказалось, тоже.

– Ты – мой рыцарь, – напомнила она, когда Франческа отошла, умудрившись уволочь с собой всю троицу прицепившихся к Октавии фрейлин, – я всем говорю, что ты, когда приедешь, будешь драться с негодяями.