Вера Камша - Ветер и вечность. Том 1. Предвещает погоню [litres]

Будь покойный муженек способен хоть на что-то, он бы наизнанку вывернулся, чтобы не допустить такого безобразия, но благородный потомок годился лишь на… благоуханье. То есть на сетования и бесконечные намеки. Дескать, блюдущая фамильную гордость мать могла бы неразумного сына и вразумить, а не сына, так его девку. Может, и могла бы, только не хотела. Курносенькая, большеглазая Ида Матильде нравилась, было в ней что-то обещающее настоящее счастье, а что не аристократка, так своих аристократов в Агарисе и не водилось. Либо заезжие, либо приблудные. Эти на плебейках женились с готовностью, но на плебейках богатых. И Анэсти б женился, не вцепись в него алатская дурища с семейными драгоценностями…

Ее высокопреосвященства фыркнула и тронула сапфиры – не фамильные, но не ставшие от этого хуже. Стоящий рядом Хайнрих расценил фырканье на свой лад.

– Тебе-то смешно, – вполголоса проворчал он. – А вот мне…

– Страшно? – подсказала бывшая невеста, после воспоследовавшей за стрельбой пьянки перешедшая с королем на талигойское «ты». – Ну так бойся! Когда еще и потрястись, как не перед женитьбой?

– Да не боюсь я, – несостоявшийся супруг по-звериному сморщил нос, – не понимаю! Кажется, что не то сплю, не то рехнулся. Она ж всерьез за меня замуж хочет! Вокруг молодой Фельсенбург скачет. Что парню кесарем быть – коням ясно, что он и в море по одному горностайкиному слову сиганет, и за луной на гору полезет – тоже, а она хоть бы глянула…

– Так радуйся! – зверским шепотом велела Матильда. – Мне-то хуже пришлось.

– Первый раз или второй?

– Оба! – В Агарисе под медом оказались помои. Жиденькие, не сдохнуть, но наизнанку выворачивало. А по второму заходу поверх меда мух налипло чуть ли ни с палец, пока еще отскребла… – Может, все же побоишься, твое величество, потом не до того станет?

– Некогда! – Хайнрих шумно втянул в себя воздух, подбирая брюхо и выпячивая грудь. Напоминать талигойской высокопреосвященстве, что ее сюда не дразниться приглашали, он не стал. Хоть бы ночью от волненья не опозорился… Матильда повела малость затекшими от тяжеленного дареного плаща плечами и неспешно двинулась навстречу вступавшей в церковь невесте. Одетая в голубое, она спокойно шла меж насупленным братом и золотящейся в свете свечей Кримхильде; лежащее на плечах принцессы ожерелье запросто могло сойти за кирасу, что после приключения в зимнем саду казалось не столь уж и глупым. Селина ограничилась жемчужными бусами. Платьице на ней было талигойское и очень скромненькое, а волосы распущены на здешний манер. Фельсенбургу повезло, что он этого не видит.

Бывшая невеста Хайнриха с нынешней сошлись в точности на перекрестье расчертивших церковный пол суконных дорожек. Герард уныло взял Кримхильде под руку и повернул направо, Лауэншельд с бледненькой встревоженной Мэллицей – налево, а табун из доброй полусотни придворных дам замер на месте. Матильда не сразу сообразила, с чего это генеральши и полковницы разом схватились за головы, потом вспомнила, что во время расспросов невесты гости на гаунасских свадьбах затыкают уши.

– Ну как? – То, что сестрица не отступит, было ясно по физиономии братца, но свадебные вопросы не сейчас сочинили. – Готова? Не передумаешь, невеста королевская?

– Ваше высочество, – похоже, девице ужасно хотелось присесть, но она помнила, что в церкви такое не положено, – я готова, только… Его величество на вас не сердится за то, что вы…

– А чего ему сердиться, – подавила смешок Матильда, – когда есть ты?

– Я тоже так думаю, – согласилась Селина и зашептала: – Если вас не затруднит, объясните ему, что делать с моим платьем. Понимаете, я оделась в то, что у меня было, но здесь так не ходят, а если объяснять стану я, его величество может разволноваться. Мужчины иногда волнуются из-за самых простых вещей и не любят, когда им объясняют, как делать то, что они должны уметь.

– Не волнуйся, – мысль о том, что Хайнрих с его силой докучливую тряпку может просто разорвать, Матильда оставила при себе, – я все объясню.

– Мэлхен сделала самый простой узел, надо только правильно потянуть.

– Вот и потянет, – обнадежила алатка. – И вообще, у кого нынче первая брачная ночь? У тебя или у папаши Кримхильдиного?

– Ее покойное величество была из Гаунау, – сбить Селину с мысли еще никому не удалось, – а здесь носят другие платья. Ваше высочество, нам не пора? А то могут подумать, что вы меня уговариваете, а я не хочу. И потом долго стоять с поднятыми руками тяжело, особенно если проймы узкие.

– Пошли. – Матильда подхватила разумницу под локоть, с забытой болью вспомнив, как вела к Эрнани то бледневшую, то красневшую Иду. Агарисский храм святой Юлии среди лучших, читай, дорогих, не числился, но и он был поболе втиснутой в древний подвал гаунасской дворцовой церкви. И понарядней. Бербрудеры то ли пожадничали, то ли наслушались еретиков-нестяжателей и не стали оскорблять Создателя сотворенным Леворуким золотом. Низковатые серые своды, едва обработанный камень стен, грубые, массивные подсвечники. Горьковатый, не похожий на агарисские благовония дымок напоминал скорее о лесных пожарах, а суконные буро-зеленые дорожки это ощущение усугубляли. Словно бредешь хмурым ельником, сам не зная куда. Мог бы – бежал, только сил нету, а за спиной лают и завывают… Охота – это весело, когда ты гонишь, а не тебя.

– Ваше высочество, – тихонько окликнула Селина, – пожалуйста, не думайте о плохом. Капитан Уилер говорил, что в Алате на праздники радуются и прыгают через огонь, а не выдумывают страшное.

– Верно, – подтвердила Матильда, и непонятный лес с псами и замшелыми елками исчез, оставив дымную горечь и желание немедленно сигануть через костер. – Только не во мне сейчас дело, а в тебе.

– У меня все хорошо, – торопливо, ведь им осталось каких-то три шага, заверила Селина, – только почему-то мне не верят и начинают жалеть. Так неудобно… Я ведь должна подтвердить, когда ваше высочество скажет, что я готова?

– Ну да. – Последний шаг, и вот они, мосластый клирик с болтающейся на груди лупоглазой серебряной совой и Хайнрих. Прохлопанное в юности счастье, которому обязательно должно повезти. Ей же в конце концов повезло, хоть и не по заслугам!

– Приветствую тебя, дочь моя, – после Бонифация серый кардинал казался неправильным, а ведь среди эсператистов чуть ли не вся жизнь прошла. – Ручаешься ли ты, что сия девица невинна телом и чиста помыслами и что решение ее отдать руку сему благочестивому мужу благое и непринужденное?

– Ручаюсь, – бодро заверила алатка, осознавая, что никакая она уж не эсператистка, хотя кто здесь эсператист? Не Хайнрих же!

– Это так, дитя мое? – не унимается кардинал. Взгляд светлых и очень неглупых глаз перепрыгнул на Селину, и невозможная девчонка сделала-таки свой книксен!