Вера Камша - Ветер и вечность. Том 1. Предвещает погоню [litres]

– Мне тоже, – «лев» был сама задумчивость. – Люди порой приходят даже оттуда, откуда прийти нельзя. Дело прошлое, но тот олларианский священник, что после своей смерти преследовал ее высочество Матильду, был одним из послушников Памяти.

– Слава и Память, – Рокэ слегка приподнял бокал. – Их не всегда отличишь… Вы поедете в Старую Эпинэ?

– Есть много мест, куда бы я хотел поехать, – Луциан тоже взялся за вино, – место упокоения магнуса Левия – одно из них, но наши желания сейчас значат немного.

– Отчего же, – Лионель неторопливо снял серебряную звезду и положил на стол. – Просто бывают желания и желания. Мы хотим остановить Шар Судеб, не желаете присоединиться?

«Не желаете присоединиться»…

Желающих хватало, и эти желания гоняли равнодушный Шар по Золотым Землям от Паоны до Эйнрехта и от Барсовых очей до Хексберг. Было ли это Судьбой? Ли очень сомневался. То, что возможно остановить, уничтожить, отогнать – еще не судьба, это уже случившееся задним числом объясняют, кто тем самым роком, кто вражескими кознями, кто великим замыслом, а то и волей Создателя. И попробуй поспорь с ними, такими умными, такими прозорливыми… Победу Франциска чему только не приписывали, а причин у нее было ровно две. Пропасть, на краю которой билась в агонии Талигойя, и сам Франциск. Не случись марагонца, умники бы доказали, что гибель созданного демонскими отродьями королевства была неизбежна, но Франциск появился. Судьба? Случайность? Нет, воля, ум и способность оседлать время. Дар Абвениев? Но ушедшие, похоже, сделали все, чтоб таких францисков в Золотых Землях не появлялось.

Людям предписывалось тихо ждать возвращения богов, оставивших вместо себя нечто, на первый, взгляд схожее с судьбой, и эориев, которых от костров и соленых озер спасла победа марагонца. До одних это дошло, другие же собственную никчемность и выросшие из нее неудачи записали на счет Франциска. И, разумеется, возненавидели.

Словно в ответ с очередного полотна на Ли злобно уставилась немолодая сухопарая дама, за спиной которой стоял некто рослый и плечистый с почти осыпавшимся лицом. Уцелели лишь кусок шеи и крепкая бергерская челюсть. Принц Эркюль жил и умер сыном королевы Бланш, так что лицо ему по большому счету и не требовалось.

Ночь выдалась странной, но чем именно, Валме понять не мог. Просто в грусти была радость, в вине – горечь, а в голове – странные глупости, которые могли бы стать стихами, только записывать их не хотелось. Зато из памяти сентиментальными ужами выползали давно забытые романсы; жеманные слова негаданно обретали смысл, пение прерывалось возлияниями, после которых мыслей и чувств заметно прибавлялось, правда, не у всех. Давенпорт, доев суфле, замолк и второй час изучал натюрморт с рыжими лилиями; он вроде бы и не спал, но был сам по себе, как и глядевшая на свечи графиня. Глаза женщины слегка ввалились, она казалась сразу и уставшей, и счастливой. Праздничная ночь располагает и к первому, и ко второму.

– В-вы только гляньте, – Иоланта, не дождавшись кавалера, сама налила кэналлийского себе, подруге и столу, – они не спят, не говорят и н-не уходят…

– Выглядит странно, – не стал спорить с очевидным Валме, – но так бывает, особенно если устанешь. Хочется сразу и быть, и не быть, а когда рядом милые люди, это еще и успокаивает.

– Капитан сегодня не дежурил, и для него я никакая не милая! Когда старая герцогиня поверила ворью, он разозлился на меня. Что я сразу поняла… Он бы переплатил, лишь бы п-покровительницу не опечалить. А что? Д-деньги-то не его!

Понизить голос внучка Манрика и не подумала, но Чарльз остался верен лилиям, совсем как Иноходец в Олларии. Робера будил оклик по фамилии, но проверять догадку на однокорытнике Валме не стал. Пьяненькие девы были не только милы, но и наверняка знали что-нибудь любопытное.

– Чарльз третий год устает, – Валме отложил лютню и придвинулся поближе к столу и собутыльницам. – Как начал на Октавианскую ночь, так и продолжает.

– Все продолжают, – мотнула головой Иоланта, – а Большой Руди эту ярмарку на себе тянет. Его бы кто пожалел!

– В армии жалеют, – вмешалась Айрис, – я от отца слыхала, и Бэзил говорил.

– А здесь нет! – Иоланта с некоторым удивлением заглянула в свой бокал. – Я напилась, да?

– Более или менее. Будь вы мужчиной, такое было бы совершенно в порядке вещей. Милые дамы, мы дождемся нашей звезды, но заночуете вы у графини Савиньяк.

– А она нас не звала.

– Вы обе ляжете в малой анфиладе, – твердо сказала отвлекшаяся от свечей графиня; похоже, дело и впрямь было в имени. Родовом. – Спать после такой ночи придется не меньше десяти часов. Герцогине я напишу.

– Спасибо, – Айрис с облегчением улыбнулась. – Может, нам сразу туда и перебраться? Вы устали…

– Скорее размечталась. Мне приятно, что вы здесь.

Когда на столе вино, а дама протягивает руку, ей нужен бокал. Это Марселю в свое время объяснила графиня Рокслей. Вспоминать стервозницу было муторно, хотя в те поры деяния, сопутствовавшие подобным объяснениям, юного оруженосца и влекли.

– Бедняга, – внезапно пожалела кого-то Иоланта.

– Кто? – удивился Марсель, не видевший поблизости никого, достойного жалости. За исключением себя, но свои чувства Валмоны прячут в астрах.

– Дедушка. Он же там совсем один… В Надоре.

– Там не так уж плохо, – попытался утешить заботливую внучку виконт. – Не думаю, что при нынешнем дворе господину Манрику было бы приятней, а в Надорском озере он сможет разводить рыбу. Или, если получится, выдр.

– Айрис повезло, – Айрис Хейл ополовинила наполненный подругой бокал. Спросить, с чего это дочь талигойского кавалериста величает себя на гоганский манер, Марсель не успел: загадка тут же разрешилась и, как водится, оказалась очень простой.

– Я про младшую тетю, – объяснила девица. – Она ведь чуть не вышла замуж в Надор.

– Мне говорили, – не стал скрывать немало повозившийся с Лараком Валме. – Благородный Эгмонт принес любовь в жертву собственной бабушке и тем невольно спас вашу тетю, хоть и причинил ей некоторое огорчение. Насколько я смог понять, кратковременное.

– Огорчение? – удивление часто тянет запить или заесть, Айрис выбрала второй способ. – Да папа ей всякий раз припоминает, как она плясала, когда письмо от этого… уже не жениха получила…

– Я тоже буду плясать, – пообещала Иоланта, – если меня к дедушке отпустят.

– Преждевременно, – одну из любимых отцовских фраз Валме подкрепил «Девичьей слезой». – Айрис, если история пляшущей тетушки не является страшной тайной, поведайте.

Тайной история не являлась, по крайней мере от собутыльников. Девица Хейл мило прихлебывала кэналлийское и рассказывала воистину чудовищные вещи. Для здравого смысла чудовищные. Началось все опять-таки с фрейлин, в числе коих успело перебывать множество будущих теток, матерей и бабушек. Будущие герцогиня Окделл и баронесса Хейл тоже хлебнули дворцовых лимонадов, но им это не повредило. Дамы пронесли девичью дружбу через всю жизнь, чему немало способствовали соседство и вечно обретавшиеся на войне мужья. Когда одна обзавелась внуком, а другая – парой внучек, подружки решили породниться. При этом слегка раздраженная бесхребетностью наследника рода герцогиня решила подвигнуть его на борьбу за свое чувство. Замысел казался беспроигрышным, поскольку Эгмонт в подобранную бабкой супругу влюбился по уши. Безответно, правда, но этого ни он, ни старая герцогиня не знали.