Вера Камша - Ветер и вечность. Том 1. Предвещает погоню [litres]

Держа в уме игры с бесноватыми, шагнуть непонятно куда и получить парад мерзости и почти смертельную ловушку…

Осознанно пройти по старым следам и найти на одной стене осыпающееся прошлое, а на другой… будущее? Свежее, яркое, пустое. Вот вам небо, земля и травы, а кто по ним пойдет, чем прославится, что натворит, то неведомо никому и зависит от всех. Предопределения нет и быть не может, есть столкновение воли, закономерностей и случайностей, как и говорят астрологи. «Зверю цена жизнь, а смерть – цена зову» , таков закон. Вступление в древнюю игру для двоих третьего – это воля и случайно обретенное знание. Знание… Святой Танкред с орденской совой на груди, взявший себе имя «Диамнид» Эрнани, превращенное в школу аббатство, бесконечные переходы, тесные кельи, книги и приборы. То, что Франциск загнал первых унаров именно в Лаик, еще могло быть случайностью, но сами танкредианцы избрали для своей резиденции абвениатское святилище совершенно осознанно. А Лионель Савиньяк осознанно вошел в открывшуюся перед ним дверь.

Покой озарений, закатная буря в черном камне, черно-белые мозаичные плитки, сужающиеся стены, разбитые статуи, занавешенный пыльным полотном камин… Двойник того, из которого вещал унар Валентин. Лаикскую галерею возвели, когда абвениатство уже было растоптано, но танкредианцы не только вольно или невольно пробились в неведомое, они как-то смешали само время. Разделенные чуть ли не тысячелетием монахи собирались в своей обители, увлекая за собой юность и смерть бывших унаров. Сразу и мальчишки, и старики, они возвращались в «Жеребячий загон», но в Нохе их не видели, только в Лаик. И в Лаик же нелепо погиб Герман Супре, олларианский священник и послушник тайного эсператистского ордена. Сумел бы убитый вернуться, не притащи его убийца в затопленный храм? Чего Супре боялся, выгоняя из Старой галереи запертых там мальчишек, ведь призраки никому не вредили? Не камина же!

Камин, к слову сказать, был девственно-чист – ни огня, ни золы, ни пыли. В белоснежной пасти дожидались огня дрова, рядом лежали щепа для растопки и огниво: зажигай и отправляйся назад, в жизнь. Галерея гостя не удерживала, только гость покидать смыкавшуюся с Лаик полусмерть не торопился, его ждал Фридрихов тупичок, преподнесший дурного толка сюрприз. В памятной по прошлому визиту раме теперь красовалось свеженькое полотно, изображавшее кабинет Сильвестра. Пустой.

Кто-то со всей дотошностью изобразил полки с книгами, глубокое кресло и заваленный бумагами стол, на краю которого примостился стеклянный кувшин с астрами. Его Лионель помнил прекрасно, как и прикрытые картой Бордона старинные манускрипты, но к астрам из распахнутого окна тянули цветущие ветки вишни. И все бы хорошо, только открытых окон покойный не терпел, да и астры зацветают, когда вишни уже расстались с ягодами. Конечно, на натюрмортах и сирень со зрелым виноградом соединяют, и пионы с яблоками, но непонятные ветки тревожили. В первую очередь из-за того, что все остальное осталось таким, как было последний раз. Будь комната без хозяина шуткой памяти, он бы вспомнил лишь то, что видел. И слышал.

– Мы отклонились от темы. – Его высокопреосвященство слегка подался вперед. – Кто станет кардиналом Талига?

– Это знаете только вы, – ответ на подобные вопросы требует либо улыбки, либо квохтанья, но олени не квохчут, – я такого человека не вижу.

– И я не вижу, хотя умираю. – А вот здесь лишь молчать. И ждать продолжения. – Вы удивлены, граф, не так ли? Но вы мне верите.

– Верю, но уверены ли вы?

– Уверен… – Сильвестр величаво кивнул. Сейчас он в самом деле походил на главу церкви. – Мне осталось больше года, но меньше трех…

Ошибка лекарей, ошибка кардинала, ошибка самого Лионеля… На первый взгляд – случайность, которую было не предусмотреть, на то она и случайность, только ненароком стронутый камень уже закономерно вызывает обвал, поэтому каменные осыпи надо знать наперечет. Чтобы вовремя спихнуть вниз всё, что может рухнуть, после чего спокойно расположиться на уже безопасном склоне. Так делал Франциск, так, похоже, делает Хайнрих, так теперь придется жить и Талигу, поэтому замены Алве нет и быть не может. Значит, Рокэ вернется, значит, ты останешься. В конце концов, для чего-то же в семействе Савиньяк впервые появились близнецы…

– Унар Лионель!

– Я! – Эмиль о своей выходке не предупреждал, но кто бы на его месте не пошутил?

Ничего не заподозривший капитан Лаик спокойно кивает и продолжает перекличку.

– Унар Эмиль!

– Я! – Ли с нарочитой лихостью щелкнул каблуками, язык братцу он покажет потом, а может, и не покажет. Хочет побыть Лионелем? Почему бы и нет…

– Почему бы и нет? – повторил вслух Ли и, обернувшись, не присвистнул исключительно потому, что не был Вальдесом. Холстов и мрамора покойному кардиналу оказалось мало, и он явился во плоти: с наперсным знаком, тенью, вишневой веткой и немалой свитой, скромно жавшейся к левой стене галереи. Больше всего процессия напоминала лаикских монахов, как их описывали мать с Малышом, только свечи сменились ветками – не исключено, что рассветными. Несмотря на яркий свет, а может, как раз благодаря ему разглядеть лица спутников Сильвестра не получалось, зато сам кардинал был виден просто отлично. Его высокопреосвященство взирал на графа Савиньяка так, словно вновь собирался заговорить о собственной смерти.

Смотреть в душу огня можно до бесконечности, и Мэллит смотрела, то вспоминая могучее гаунасское веселье, то перебирая жемчуга своего короткого счастья. Она бы не уснула, даже распусти женщина для услуг затянутую подругой шнуровку. Чужие руки всегда неприятны, но к ним придется привыкать… Сэль стала королевой и не может уподобляться камеристкам, а носить простые платья в чужой стране баронесса Вейзель не вправе. Это оскорбит Роскошную, которая ненавидит гаунау еще сильней, чем дриксенских «гусей». Она смирится с тем, что Мелхен побывала в Липпе, ведь так решил регент, с которым никогда не спорил Курт, но станет расспрашивать обо всем и ошибиться в ответах нельзя…

Свеча замерцала, и девушка поднялась, чтобы снять нагар, но не смогла найти щипцов. На подоконнике, где Мэллит их всегда оставляла, одиноко лежал уставший от плачей кот. Завтра подруга решит его судьбу и судьбу злобной Гудрун, так и не смирившейся со своей участью. Трехцветная признавала лишь Сэль, прочих ждали рычание и исполненные когтей лапы, а черно-белого ей хотелось загрызть. Царственная обещала, что все изменится, нужно лишь дождаться охоты, но Мэллит в подобное верилось не слишком. Кошки умны, они не свяжут плачевную судьбу дичи с собственными прегрешениями, к тому же вызванными обидой. Гудрун и Маршал не желали терпеть никого, кроме подруги, но разве люди иные? Любовь погружает мир во тьму, где светит единственная звезда, и это – любимый. Если звезда гаснет, мир слепнет. Если подобный Флоху не вернется, ничтожной придется жить ощупью, но она поклялась не умирать и не покидать Талиг, она исполнит…