Александр Бушков - Майор и волшебница

Он рассказывал тусклым голосом, глядя себе под ноги.

Снова мы расслабились, но на этот раз обошлось дорого. За последний месяц не было случая, чтобы отступавшие немцы устанавливали минные поля, вот Радаев и не послал вперед саперов, да и я об этом не подумал…

А в этот раз они минное поле поставили — во всю ширину дороги и метров триста в длину. Вперемешку — вернее, в шахматном порядке с исконной немецкой аккуратностью — противотанковые и противопехотные мины. Причем противопехотные — не обычные, натяжного действия, а «прыгающие». «Шпринг-мина» — коварнейшая штука. Вместо проволочки у нее несколько раскинутых в стороны длинных усиков. Заденешь такой — и мина подпрыгивает метра на два, выбрасывает тучу стальных шариков, убивающих не хуже пули…

На усик одной и наехал правым передним колесом передовой вездеход, а левым передним на усик другой — мой броневик. Стальные стаканы взлетели и плюнули в аккурат над ними. Броневику, понятно, это обошлось лишь в несколько маленьких вмятинок, а четверо в открытой машине под стальным ливнем погибли сразу… Два шарика влепились и во второй вездеход — один оставил вмятинку на капоте, а другой пришелся в плечо Сереге — на излете, правда, так что вошел неглубоко, и доктор его сразу выковырял, разве что крови было много…

— Вот так, — закончил он. — Радаев… Огни и воды мужик прошел, из диких переделок живым вышел, и надо же, чтобы на паршивом проселке… — Поднял голову и, упершись в меня бешеным взглядом, прохрипел: — В бога, в душу мать, ну почему? Почему она не увидела мины? Она ж умела, она могла…

Ну что я мог ему ответить? Сам понятия не имел, почему так вышло…

И тут меня, как пулей, прошила мысль… И наши, и немецкие солдаты прозвали эту мину лягушка. Теперь никаких сомнений не осталось: именно эту лягушку бабушка Линды и имела в виду, но не смогла сказать точно, что говорят гадальные кости. С предсказаниями такое бывает, в них часто заложен двойной смысл, и он становится понятен не раньше, чем предсказание сбудется…

А скоро и горевать стало некогда — пришел приказ, и все завертелось. Долго тут рассказывать не о чем. В общем, ничего интересного. Мне никто ничего не говорил, но я тогда же, после боя, пришел к выводу, которого придерживаюсь и по сей день. Приказ взять завод прежде, чем его успеют взорвать немцы, несомненно, пришел с самых верхов, и не в последний момент. И должно было существовать два плана действий, на случай удачного исхода разведпоиска Радаева, с определением конкретной цели, и на случай неудачи. Очень уж быстро и слаженно войска и танки разделились на два потока, ударив по обоим городкам. На импровизацию это никак не походило…

Ну что? В нескольких словах. Приказ был, как не впервые со мной случалось за время войны, — «Любой ценой!». Ну мы и ломились, любой ценой, не считаясь с потерями. Взяли оба городка, на которые к тому времени уже обрушились парашютисты с тем же самым приказом. Завод, потом сказал мне Чугунцов, оказался в том городке, в который вошел мой батальон — точнее, две с половиной роты, оставшиеся от четырех. Взорвать его немцы не успели. Что тут еще рассказывать?

На другой день, ближе к вечеру, нашлась свободная минутка, и мы с Чугунцовым поехали на то место — дорога уже была разминирована. Увидели то, чего уже за войну навидались: аккуратный холмик и небольшой, сколоченный из досок обелиск с крашенной красным суриком пятиконечной звездой. К нему приколочена фанерка, и на ней химическим карандашом крупно, аккуратно выведено:

ГВАРДИИ ПОЛКОВНИК РАДАЕВ

ГВАРДИИ СЕРЖАНТ КУЗЬМЕНОК

ГВАРДИИ ЕФРЕЙТОР ПИВОВАРОВ

ГВАРДИИ РЯДОВОЙ БЕЛОВА

Постояли, помолчали, выпили по доброму глотку из фляг, постреляли немного в воздух и уехали. Больше я в тех местах не бывал, и что случилось с могилой, не знаю. Что скрывать — не так уж редко такие вот оставшиеся в безлюдных местах обелиски оказывались забытыми и заброшенными, разрушались от времени и непогоды, холмики оказывались вровень с землей. Никто такие могилы на карту не наносил, никто им учет не вел…

О моей дальнейшей жизни тоже можно в двух словах: служил три года в советской военной администрации в Германии, потом в Союзе, дослужился до командира полка. Таково уж было мое везение, что не угодил под знаменитое хрущевское сокращение, грандиозное по размаху и совершенно идиотское по сути. В запас ушел в восьмидесятом. Женился в сорок девятом. Дети, внуки, юбилейные медали, встречи ветеранов… Неинтересно и несущественно.

Я о другом расскажу. Очень интересную фразу из какого-то романа вы процитировали на прошлой неделе, помнится — память у меня до сих пор не дырявая. Я этого романа не читал, но фраза хороша, пожалуй что, и обо мне. Я запомнил.

И я стою на дороге, и вижу призрак, и меня мучает вопрос, которого мне вовек не решить…

Летом сорок пятого мы стояли в Германии, в добротном, отлично сохранившемся — никакого дерева, только кирпич — немецком военном городке. Проснулся я посреди ночи, словно за плечо потрясли. И увидел Линду. В комнате было темно, но я ее видел отчетливо, словно каким-то собственным светом освещенную. Она сидела у стола, в точности такая, какой я ее видел в последний раз. Долго смотрела на меня, улыбаясь грустновато, чуть пожала плечами, словно хотела сказать: ну вот, так получилось… И исчезла. Я уснул каменным сном до утра. И чем угодно готов поклясться, что это мне не приснилось, что она и в самом деле приходила. Тем более что назавтра вечером пришел Чугунцов с бутылкой и, когда мы выпили по первой, сказал этак буднично:

— Ко мне сегодня ночью Линда приходила. Проснулся, а она стоит у постели, совершенно такая, как в тот день. Улыбнулась мне вполне дружелюбно, сказала: «Я на вас больше не сержусь». И пропала, как не было. И это был не сон. Веришь?

— Верю, — сказал я. — К самому ночью приходила. Уж мы-то с тобой знаем, что это есть…

Выпили по второй и долго молчали. Такая вот история была.

И вопрос, один-единственный. Никак не скажу, что он меня мучает, и никогда не мучил, однако временами приходит на ум, но я знаю, что ответа мне никогда не получить.

Тот самый вопрос, что в день ее гибели задал Серега Чугунцов: почему она не увидела мины?

Только ответа никогда не доищешься. Я давно уже и не пытаюсь его отыскать. Всякие догадки строил. Может быть, такие люди порой способны видеть чужую смерть, но не способны увидеть свою? Что мы вообще знаем о том, как это работает, по каким законам и правилам?

Догадки можно строить любые — но не у кого спросить, прав я или ошибаюсь. Лишь однажды попытался…

Сложилось так, что в свою деревню я вновь приехал только через двадцать лет — в пятьдесят четвертом, уже после смерти Сталина, летом, с женой и четырехлетним старшим. Много осталось людей, помнивших меня мальчишкой, родни немало, одноклассницы мои все были живы, с детьми большинство, вот только все, кроме одной — вдовы военного времени. А из одноклассников и близких мне по возрасту — кто был постарше или помладше — остались только двое, причем один на деревяшке. Война…