Генри Олди - Если герой приходит [СИ litres]

– Смиренно?

– А что, по мне не видно?

– Не очень.

– Жаль. Я старался, правда.

– А когда ты выдал илистому дурню Асопу моего злопамятного отца, ты тоже старался?

– Еще бы! Можно сказать, перестарался. Позволь встречный вопрос: кто выдал меня Зевсу? У меня есть подозрение, но я не хочу его озвучивать.

– Ах, Сизиф! Ты что, так плохо обо мне думаешь?

– Я думаю о тебе хорошо, сын Майи Плеяды. И знаешь почему? Мы одной породы, скроены по одной мерке. Кто еще донесет, если не Лукавый? Я рассчитывал на тебя и ты не подвел.

Они говорили, как два закадычных приятеля. Так, словно кроме них во дворе никого не было. Золотое сияние померкло, Гермий утратил величие, сделавшись ростом с обычного мужчину. То, что Сизиф по-прежнему стоит на лестнице, выше бога, Душеводителя не смущало.

Прямой нос, ямочки на щеках. Шапка кучерявых волос закрывает уши. Пухлый девичий рот. Было трудно, нет, невозможно представить этого изнеженного красавчика на темных дорогах, ведущих в подземный мир, во главе вереницы душ, только что покинувших тела.

– Владыке о тебе напомнил не я.

– Верю.

– Мне кажется, Аид вообще не спешил забирать тебя. На кой ты ему сдался? Если бы отец не громыхнул с Олимпа…

– Я не собирался жить вечно.

– Неужели? Какое благоразумие!

– В конце концов, я украл у смерти достаточно лишних дней. Пора и честь знать.

– Честь? Хорошее слово, громкое.

Гермий улыбался: юноша в дорожном плаще и шляпе, лихо сбитой на затылок. Лишь пояс и сандалии по-прежнему блестели золотом. В правой руке бог держал жезл, обвитый змеями. Жезл был из серебристого металла, а змеи – живые, настоящие! Обе повернули головы к дедушке, вперили в него холодные взгляды.

Сизиф развел руками:

– Оставим честь в покое. Я готов, а путь далек. Тебе хорошо, у тебя сандалии с крылышками. А мне топать и топать! Скажи напоследок: почему за мной явился ты? Почему не Железносердый [60] Железносердый – эпитет Таната, бога смерти. ?

Гермий скорчил уморительную гримасу:

– Танат отказался. Наотрез, представляешь? После твоей ловушки он к тебе ни ногой. А вдруг у тебя еще какая-то пакость в запасе? Кстати, мне ты ничего не приготовил?

Прищурившись, бог оглядел двор. Рабы попрятались меж штабелями досок и грудами припасов. Большинство пало ниц, оглохло, ослепло. Но кое-кто все же таращился исподтишка на Гермия. Мы с братьями стояли столбами. Пасть ниц мы не сообразили, а теперь уже было поздно.

На ловушку внуки Сизифа Эфирского не тянули.

А жаль.

– Даже жаль, признаюсь, – бог подслушал мои мысли. – Я разочарован. О, тетушка! Радуйся, тетя Меропа! Давно не виделись.

Никто, как всегда, не заметил, в какой момент из дверей вышла бабушка Меропа. Никто, кроме Гермия. Этот, похоже, замечал, как паук тянет паутинку на другом краю света.

– Радуюсь, племянник, – мрачно согласилась бабушка.

Она тихо подошла к мужу, встала сзади, положила руки ему на плечи. Словно хотела удержать, оставить здесь, с собой. Хотела, зная, что не получится.

– Прости, тетушка, – Гермий помрачнел. Змеи тоже сникли, спрятали головы. – Сама понимаешь, не я решаю. А ты, дядя, похоже, теряешь хватку?

Сизиф потерся щекой о руку жены:

– Ловушка? На тебя? Только время зря тратить. Я слишком уважаю тебя, племянник. Ты вывернешься из любой западни.

– Ну так уж и из любой…

Гермий сделал вид, что смущен. Впрочем, было видно, что слова Сизифа – лесть или похвала, не важно – пришлись ему по нраву.

– Рад был бы еще поболтать, – дедушка вздохнул, отстранился от бабушки. – Нам пора, Лукавый. Долгие проводы, лишние слезы. Меропа, передай Главку, что я его люблю. И еще скажи: дети всегда дети. Он поймет.

Все смешалось перед моими глазами, в моем разуме. Сизиф и Гермий. Человек и бог. Дядя и племянник…

Вот Сизиф Эфирский, облаченный в пурпур и золото, входит в ворота. Он вернулся из Аида, он громогласно распекает жену и сына за отсутствие поминальных жертв – так, что и на небесах слышно! Но вскоре он пожимает плечами, сбавляет тон и идет пить вино с гостями, как ни в чем не бывало.

Вот ворота отворяются сами. Возникает величественный бог в золотом сиянии, звучит голос, от которого хочется стать муравьем, забиться в самую дальнюю щель, какая сыщется. Но сияние гаснет, Гермий умаляется в росте – и вот уже он запросто беседует с дедушкой.

Почему мне кажется, что оба раза происходит одно и то же?

– Да, нам пора.

Улыбка исчезла с губ юноши. Лицо сделалось жестким, бесстрастным, как у храмовой статуи. Змеи на жезле с шипением потянулись к Сизифу. Племянник? Дядя? Бог пришел за душой человека. Имя бога не Танат? не Арей?! Это не имеет значения.

За моим дедом пришла смерть.

«…кстати, мне ты ничего не приготовил?»

Уши наполнил далекий гул. Море? Волны? Разум утонул во мгле: соленой, пахнущей водорослями. Пальцы до боли сжали древко, отполированное ладонями. Меч? Лук? Дротик. Это дротик. У Гермия жезл, у меня дротик. Наконечник в щербинах, но еще острый. Очень острый.

«Рехнулся? – орал здравый смысл. – Ты вообще понимаешь, кто это? Пропадешь, дурачина!» Хитрость молчала. Что-то другое, нет, третье – сердце? – толкнуло меня вперед. Не знаю, как я оказался между ними. Как успел.

Не помню.

Выщербленная бронза уставилась богу в горло:

– Не тронь его!

Если Гермий и ожидал ловушки, то не такой. Он даже отступил на шаг от неожиданности.

Бог отступил?

На миг я поверил: получится. Ей-богу, получится!

– Уйди, – севшим голосом выкрикнула бабушка. – Убирайся, дурачок!

Бог рассмеялся. В словах Меропы, дочери Атланта, он услышал что-то смешное, то, чего не слышал никто. Дротик в моих руках шевельнулся. Только что пальцы сжимали твердое и гладкое древко – и вот уже под ними живое, скользкое, холодное.

Я вскрикнул. Хотел отбросить предательское оружие, но дротик прилип к ладоням. Изогнулся, раздвоился, обвил руки.

Не дротик – змея! Две змеи!

Живые струйки песка. Бурые пятна, словно вода пролилась. Головы черные, как ночь. Гермий, Податель Радости, был тот еще весельчак. Неужели он знал, как речной Асоп описывал Сизифу свою дочь, похищенную Зевсом? Подслушивал? Тогда он знал и то, кто на самом деле выдал Асопу похитителя.

Всезнайка играл с жертвой в убийственные игры.

Две пары глаз – желтых, с черными щелями зрачков – уставились на меня. Раздалось шипение, мелькнули раздвоенные языки. Я заорал так, как, наверное, не кричал никогда. Отчаянно замахал руками, пытаясь стряхнуть змей. Увы, отвратительные путы лишь туже стянули мне запястья и локти. Головы змей качались у самого лица.

Сейчас как вцепятся! Отравят ядом…

Две аспидные молнии метнулись вперед. Я задохнулся. Сердце пропустило удар. В голове помутилось, не сразу я понял, что жив, все еще жив, а змеиные головы куда-то исчезли. Я хотел выдохнуть с облегчением – и не смог. Гибкие, сильные тела – корабельными канатами они заскользили по моему собственному телу, обвивая, притягивая руки к бокам.