Генри Олди - Если герой приходит [СИ litres]

Глядишь, сойдет для приличного наказания.

А игры – что игры? Алкимен прибежал третьим. Расстроился, сказал, что ногу перед забегом подвернул. Иначе точно бы пришел первым, как папа. Папа действительно пришел первым – как обычно. Не пришел, разумеется, приехал, даже примчался. Папина колесница – вихрь! Все орали: «Главк! Главк!» Я вот думаю: что они орать будут, когда папа состарится?

«Гип-по-ной! Гип-по-ной!»? Хорошо бы.

Состязания поэтов и музыкантов – скучища. Еле высидел. И вам рассказывать не стану, а то вы заснете, как я. Лучше я вам про маму расскажу, это интереснее.

Я про маму до сих пор ничего не рассказывал. Знаете, почему?

Сейчас узнаете.

Что про нее говорить? Красивая? Очень. Хозяйственная? Даже слишком. Каждый пифос вина, каждая корзина оливок на счету. Дедушка маму для папы сам выбирал: давным-давно, меня тогда еще не было. Хотел не просто знатную да богатую. Плодовитую хотел. Должно быть, учел, что его сын Главк не слишком-то хорош по части деторождения. Мысль о приемных отцах – а как их еще называть? – тоже в дедушкину голову пришла. Ну, я так думаю. Раньше не спрашивал, а теперь поздно.

Мой второй дедушка, который по маме – Нис, басилей города Мегары. Прошлым летом все в Эфире только и говорили, что про флот критян, осадивший Мегары. Нис сражается, Нис шесть месяцев удерживает стены; Нис – истинный сын Арея-Мужеубийцы… Ждали, что дедушка Сизиф пойдет родичу на помощь. Зря, что ли, из Аида вернулся? Не дождались. Мама свекру в ноги падала, умоляла: нет, и все. Я дедушку Ниса никогда не видел. Теперь и не увижу – когда критяне захватили город, дедушка Нис покончил с собой. Сперва бежал, а потом упал на меч. Не вынес, значит, позора. А может, по второй своей дочке горевал – критский ванакт [62] Ванакт (досл. господин, владыка) – царь. На Крите, в Микенах и в Аргосе правили цари, более высокие по титулу и общественному положению, чем басилеи. ее за ноги к корабельной корме привязал. Волочил по морю, пока она не утонула. И потом волочил, до самого Крита, уже мертвую. Болтают, что она не умерла, а в птицу превратилась. Врут, точно вам говорю.

Ладно, хватит про них. Я обещал про маму.

Я с мамой никогда не был особенно близок. Да и не особенно – тоже. Мальчиков лет с семи-восьми перестают пускать в гинекей, на женскую половину дома. Пусть растут с мужчинами! А до того – сколько угодно. Я сбежал из гинекея в четыре года. До того жался к материнским коленям, все хотел, чтобы мама меня по голове погладила. Я хотел, она не гладила. Смотрела мимо, будто меня не то что рядом – на белом свете нет. Не обижала. Следила, чтобы в чистом ходил, чтобы поел вовремя, умылся.

Ну и хватит, что еще?

Вместо мамы у меня были братья. Я таскался за ними хвостом, терпел подначки, сносил подзатыльники. Я знал, что такова мальчишеская любовь. Когда другие мальчишки, ошибочно решив, что я в семье – паршивая овца, пытались тоже одарить меня подзатыльником или насмешкой… О, они дорого платили за ошибку! Трудно сказать, кто первым кидался в драку: Алкимен, Делиад или Пирен. Кто стоял ближе к обидчикам, тот и был первым. Другие Главкиды не слишком-то от него отставали. Кулаки работали без устали. А где не требовался кулак, там разил острый язык Алкимена. Неизвестно еще, что бьет больней: удар или оскорбление. По-моему, эфирская детвора предпочитала кулаки – Алкименовы слова ветер разносил так, что до седых волос не отмыться.

К маме я иногда подбегал, стоял рядом. Слушал, как она командует служанками и рабынями, прачками и стряпухами. Настоящий полководец! И убегал, так и не заполучив хоть толику внимания. Случалось, шалил, надеясь на оплеуху или упрек – что угодно, лишь бы не равнодушие.

Шалости прекратились, едва я понял, что это не решение. Наказывали меня другие, не мама. Если в старости меня, как и дедушку Сизифа, накажут – это тоже сделают боги, не мама. Эвримеда, дочь Ниса, жена Главка Эфирского – по отношению ко мне она делала все, что должна была делать для младшего сына, и этим ограничивалась. Долг, не любовь.

Жаль.

– Этот несносный мальчишка! Боюсь, из-за него пострадаем мы все…

Я навострил уши.

Липа росла у задней стены дома. За стеной располагался гинекей, царство женщин. Щель видите? Ага, между верхом стены и карнизом крыши. Ну да, если снизу смотреть, она почти не видна. А если отсюда, с ветки…

Папа все грозится щель заделать. Не сам, конечно, каменщиков позовет.

В щель я видел маму. Она сидела у ткацкого станка, но не работала: руки лежали на коленях. Рядом с мамой стояла Аглая: мамина подруга, доверенная служанка. Аглая раньше была нашей кормилицей. Всех выкормила: меня, Пирена, старших братьев. Грудь – во какая! Два бурдюка с козьим молоком, не вру. Мне Аглая сказала, что я когда сосал, кусался. Дикий звереныш, улыбнулась она.

Ну, не знаю. Это вряд ли.

– Мало нам было свекра? Мне казалось, Сизиф нарочно злит богов. Ночами не спала, думала: зачем? Что за дурные выходки? Хочет призвать зло в наш дом?! Подвести сына под молнию?! Хочет, не иначе…

– Хотел, – поправила Аглая. – Больше не хочет.

– Когда жрецы возвестили о высшем наказании, я вздохнула спокойно. Зевс мудр, он сам отец и дед. Зевс не станет карать всю нашу семью из-за одной паршивой овцы. Камень? В гору? Пусть тащит, это занятие как раз для свекра. Но каков внук? Если бы я не знала, кто он, я бы решила, что этот мальчишка – весь в деда.

Мама избегала называть меня по имени. Этот мальчишка, этот несносный мальчишка… А раньше? Как-то не обращал внимания. Я попытался вспомнить, когда мама в последний раз звала меня Гиппоноем – и вскоре бросил это пустое занятие. Толкать камень в гору – и то легче, честное слово!

Вы удивитесь, но я обрадовался. Несносный мальчишка? Это была та самая оплеуха, о которой я втайне мечтал. В ней пряталось отношение . Все лучше, чем равнодушие.

«Если бы я не знала, кто он, я бы решила, что этот мальчишка – весь в деда.» Ну да, конечно. Я – сын Посейдона. Я не могу быть весь в Сизифа, мы не кровная родня. Камень, увидел я. Камень, гора, долгий путь к вершине. Память. Имя. Человек, не тень.

Может, я все-таки могу быть хоть чуточку в дедушку? Самую малость, а?

– На бога с копьем? Безумец!

С дротиком, поправил я. Мама – женщина, ей простительно.

– Убей Гермий его прямо там, во дворе, я сказала бы, что так лучше. Так я хотя бы знала, что бог не озлится на всю нашу семью. Я уже потеряла одного сына. Не хватало еще потерять двух остальных по вине этого сумасброда!

Потеряла одного. Потерять двух остальных. Двух, не трех. По вине этого…

Мне стало холодно.

– Да, госпожа, – согласилась Аглая. – Я тоже терзаюсь опасениями. Что говорит ваш сиятельный муж?

– Ничего! Даже слышать не хочет. А ведь я с самого начала была против! Не надо его брать, кричала я. Пусть несут куда угодно, хоть на край света! Только не в наш дом! Это не ребенок, это беда! Но разве мужчины послушают женщину? Молчи, велел мне Сизиф. Закрой рот. Каково, а?