Генри Олди - Если герой приходит [СИ litres]

Не уходи, попросила богиня Пегаса. Если ты вернешься к месту своего рождения, если уйдешь во мглу, ты будешь потерян для мира живой жизни. Потерян для Олимпа. Сейчас же ты еще не потерян. Ты просто не найден.

Найти для дочери Зевса значило укротить.

Детей интересуют боги и чудовища.

Если вы встретили взрослого, кому они тоже интересны, знайте: перед вами ребенок. Даже если у него курчавая борода, морщины на лбу и пудовые кулаки – дитя, право слово. Таким человеком движут два властных, два непобедимых чувства, как колесницу движут два коня: Ужас и Надежда.

Ужас перед могуществом богов и злобой чудовищ. Надежда на то, что первые окажутся к тебе благосклонны, а вторые равнодушны.

Дети не признаются вам в этом. Но это так.

У взрослых тоже по два коня на брата: Надежда и Ужас. Надежда на то, что в твоей жизни никогда не появятся они, боги и чудовища. И ужас от понимания тщеты своих надежд, которым не сбыться. Появятся, не сомневайся. Даже если они будут выглядеть как люди, даже если они будут людьми – ты их сразу опознаешь. Как? Очень просто: они могущественны и злобны. И еще: ничем не отличаются друг от друга.

Молись, чтобы кони вынесли тебя из этой бури.

Он пришел днем.

Весна полыхала на склонах кострами маков и золотом одуванчиков, вскипала волнами молодой зелени, сиреневой пеной гибискуса и колокольчиков. В неумолчный гул моря вплеталось деловитое жужжание первых пчел. Резкие крики чаек взлетали к небесам, им вторил разноголосый щебет и переливчатые трели лесных птиц. Месяц Элафеболион [58] Элафеболион – апрель по одному из древнегреческих календарей (каждая местность в те времена имела свой календарь). уверенно вступал в свои права.

«Радуйтесь! – возвещала Ауксия, легконогая богиня весны и привратница неба, объявляя свою волю. – Скоро! Уже совсем скоро!»

Она была права. До Истмийских игр оставалось всего-ничего. Священное перемирие было объявлено, хотя каких-то особых войн никто не вел. Приготовления шли полным ходом. Папа отправился смотреть дорожки для колесничных состязаний, во дворце заправлял дедушка Сизиф.

Работа кипела. Рабы, слуги и служанки муравьями сновали туда-сюда. Таскали со складов амфоры с вином, съестные припасы, доски для скамей, полотнища, скатанные в рулоны, плетеные корзины. Захламили двор, не пройти! Теперь жди, пока они унесут все это добро на стадион. Ага, вон тащат циновки для навесов. Солнце еще ласковое, теплое, но к открытию игр с полудня начнет припекать. У нас с братьями выдался перерыв в воинских упражнениях. Потные, разгоряченные, плеснув на себя водой из каменной лохани и кое-как обтеревшись, мы вышли сюда, в суету и гомон.

Зачем я прихватил с собой дротик? Не знаю. Хотел похвастаться успехами? Метнуть без промаха в какую-нибудь цель, чтобы дедушка мной гордился? Он ведь так и не зашел взглянуть на достижения внуков. А скорее, я просто забыл поставить дротик на место – настолько привык ощущать в руке узкое крепкое древко с хищным жалом из выщербленной бронзы.

Воздух за воротами задрожал. Так бывает, только не весной, а в летний зной. Что-то сверкнуло: молния?! Нет, откуда? Ни туч, ни грома. Небо – безмятежная бирюза. Я еще размышлял над странной молнией, когда ворота отворились. Сами, клянусь! У меня даже мурашки по спине побежали.

Я сразу понял, что вижу бога. Настоящего бога. Не дриаду, не речного Асопа – Олимпийца. Он сиял, смотреть на него было больно. У меня заслезились глаза. Ослепну, подумал я. Вот сейчас ослепну. Как же я тогда буду метать дротики?

Что за ерунда лезет в голову, правда?

Бог не шел – шествовал. Весь в золотом сиянии. Высоченный, как… « Как кипарис, тот, что у ворот, – вспомнились давние слова Делиада. – Он тоже ночью заявился. Эниалий, в смысле.»

Ночью. Как до того – Танат, бог смерти.

А этот пришел днем.

Это не Танат, решил я. И не Арей Мужеубийца. Смерть и Война приходят по ночам. С другой стороны, боги являются, когда им вздумается. Кто же это? Аполлон? Зевс?! Сам Посейдон?! Зачем он пришел? Хочет открыть игры? Это великая честь, величайшая…

– Сизиф, сын Эола!

Голос рухнул с небес, заполнил весь двор, а может, всю землю, сколько ее ни есть. Гром, камнепад, горный поток, лавина.

– Я здесь, – откликнулся дедушка. – Не кричи.

После божьего возгласа ответ Сизифа должен был прозвучать комариным писком. К моему удивлению, прозвучал он вполне обычно, даже обыденно. Бог обратился, человек отозвался. Что тут такого?

Золотое сияние потускнело. Голос бога, когда он заговорил вновь, звучал величественно, но уже не потрясал, как в первый раз.

– Сизиф, сын Эола! Я, Гермий Душеводитель, сын Зевса, явился за тобой от имени Владыки Аида. О, старый лжец! Ты не оправдал доверия Владыки и его сиятельной супруги Персефоны! Есть ли у тебя что сказать в свое оправдание?

Гермий Душеводитель? Явился забрать дедушку? Как же так?! Нет, я понимал, что рано или поздно дедушке придется вернуться в царство теней. Наверное, я знал это с самого первого дня его возвращения. Но знать – одно, понимать – другое, а столкнуться нос к носу, признать, принять – совсем третье! Время шло, ничего не происходило, дедушка оставался с нами – старый хитрец ( старый лжец?! ), к которому я привык, которого любил, родной он мне или не родной. И вот, когда «рано или поздно» вдруг превратилось в «сейчас», я совершенно растерялся.

Как же игры? Ведь это дедушка их учредил! В честь Посейдона, моего отца! Неужели дедушке даже не дадут их открыть? Это нечестно! Подло! Как папе родных сыновей подарить, так «прочие моления не услышаны»! А как дедушку к мертвецам забрать, так вот мы здесь, явились не запылились!

– Радуйся, Гермий-Харидот [59] Харидот – «Податель радости», один из эпитетов Гермия (Гермеса). , – дедушка спустился на одну ступеньку. – Мне нет оправдания, да я и не собирался оправдываться. Скажу лишь, что во всем виноват я один. Это я запретил жене и сыну приносить мне поминальные жертвы. Это я обманул Владыку Аида и его добродетельную супругу, упросив отпустить меня в мир живых. Это я по возвращении притворялся, что намерен исполнить обещанное Владыке, хотя на деле вовсе не торопился обратно. Я, Сизиф, и никто другой! С другой стороны…

– Что? – заинтересовался бог. – Что ты хочешь сказать?

– Уместно ли приносить поминальные жертвы тому, кто обретается в мире живых? Уместно ли поминать самого себя? Любопытный вышел парадокс, не находишь?

– Правдивость делает тебе честь. Но не избавит от наказания!

– Я смиренно приму приговор, каким бы он ни был.