Генри Олди - Если герой приходит [СИ litres]

Милитад от злобы и бессилия ударил лбом в землю:

– Сукины дети! Сожри их проказа!

Закончив с Фотием, я освободил Милитада. Рядом возник Делиад: хотел помочь, но я уже справился.

– Табун где?

– Угнали.

– Куда? Куда повели?!

– Туда.

Милитад махнул рукой на запад.

– Кто они? Чьи?

– Не знаю. Думаю, мегарцы.

– Сколько?

– Шестеро. Может, семеро.

– Давно ушли?

Милитад прищурился. Глянул на небо, что-то прикинул.

– Недавно. Около полудня.

Из-за вяза вышел Фокион, растирая запястья. Охнул, качнулся, схватился за дерево, чтобы не упасть. Крепко им досталось!

– Вы на колеснице, – просипел он, задыхаясь. Похоже, у табунщика были сломаны ребра. – Давайте к отцу, быстро. Доложите: табун угнали.

– Отец погоню вышлет!

– Это он сам решит.

– Конечно, вышлет!

– Долгое это дело: погоня. Уйдут. И коней уведут.

– Уйдут!

Делиад уставился на меня. Я – на Делиада. Ну да, у братьев мысли сходятся.

– Погнали?

– Погнали!

– Вы куда?! – опешили табунщики.

– Рехнулись?!

– Вдвоем?!

– Не вздумайте!

– Во дворец гоните!

– К отцу!

Фокион сделал неуклюжую попытку перехватить Делиада. Куда там! Делиад легко увернулся, табунщик упал. Я перепрыгнул через него, рванул за братом. На колесницу мы вскочили одновременно. Я схватил вожжи:

– Хай! Хай! Пошли!

– Стойте!

– Вернитесь!..

– Басилей нам головы снимет…

Кони взяли разбег. В лицо ударил ветер. Понеслись, ринулись назад обрывистые склоны. Стаи птиц кружили в небе, заполошно крича. Лощина вильнула, изгиб ее скрыл табунщиков от нас. Крики затихли позади. Мы неслись молча, потом Делиад что-то сказал, наклонившись ко мне. Он стоял рядом, как стоит копейный воин подле возницы, но я не расслышал его за грохотом копыт. Эхо отдавалось от склонов, возвращалось к нам, путалось с биением сердца, гулом крови в ушах.

Брат завопил мне прямо в ухо, брызжа горячей слюной:

– Они правы! Табунщики!

– В чем?!

Я тоже орал во все горло.

– Ну, догоним мы этих! Что дальше?!

– Отберем табун!

– Вдвоем?! У шестерых?

– Отберем!

– У нас и оружия-то нет!

– Есть!

Я рассмеялся чужим смехом. Злой, бешеный хрип рвал горло когтями. В груди саднило, как после удара.

– Какое?!

– Лошади!

– Ты сошел с ума?

– Агрий!

Агрий все еще ходил в вожаках. С того памятного дня, когда я впервые оказался у него на спине, ни один жеребец не пытался оспорить главенство свирепого тирана. Его – или мое?

– О чем ты?!

– Запрыгну на него! Уведу табун!

Брат замолчал, бледный от потрясения. Я же гнал поводьями волну за волной, принуждал гнедых нестись со всех ног. Колеса гремели на камнях, нас трясло, подбрасывало. Как мы не опрокинулись, не знаю. Испуганные нашим безрассудством, склоны расступились. Лощина обернулась долиной, распахнулась широким зеленым ковром. Он полого уходил вверх, к близкому плоскогорью. За ним лежали чужие владения. Зигурийские? Немейские?

Какая разница?!

В ветре я уловил острый запах конского пота. Табун близко! Нагоняем!

– Уверен?!

– Конечно! Вон они!

Впереди по земле стелилась, вздымала клубы пыли разномастная туча, сотканная из конских тел. Даже отсюда чувствовалось: лошади растеряны, сбиты с толку. Куда их гонят? Зачем? Откуда взялись новые, такие шумные люди? Что им надо?

Мысли? Нет, страсти, ощущения. Ими был пропитан воздух, земля, взрытая копытами, трава, смятая на пути прошедшего табуна. Конокрадов я не чувствовал. Зато лошадей – еще как! Ага, вот и люди. Их я просто увидел. Конокрады облавной дугой окружили табун. Бегали туда-сюда, горланили. Теснили лошадей длинными шестами, щелкали бичами, подгоняли. Табун шел неохотно, не набрав еще полной скорости. В лощине лошадям некуда было деться, но выбравшись на широкий склон, они норовили разбежаться, повернуть обратно.

Конокрады не позволяли.

Я летел как на крыльях. Быстрее птицы, стрелы, ветра. Пластался в полете, пожирал пространство стадию за стадией. Единственное, о чем я жалел – будь у меня настоящие крылья, я бы ринулся ввысь, к облакам, чтобы коршуном пасть на испуганную добычу.

Добыча. Кто же еще?

Не имея возможности взмыть в небеса, я привстал на носки. Где Агрий? Ага, вот ты, мой славный: позади всех, подгоняешь. Табун вела старая опытная кобыла Меланиппа, Агрий же следил, чтобы никто не отставал. На моих глазах конокрад огрел вожака жердью по крупу. Агрий встал на дыбы, ударил воздух передними ногами, оглушительно заржал. Прянул в сторону, не решаясь вступить с человеком в открытую схватку. Надо отдать им должное, конокрады свое дело знали.

Потерпи, Агрий. Я рядом.

Конокрады заметили нас. Они что-то кричали друг другу, но слов не разобрало бы и самое чуткое в мире ухо. Махали руками, один кинулся было наперерез, но вовремя остановился. Сообразил, простофиля, что мои кони его стопчут, как соломенное чучело, а колеса довершат казнь. Оставшись без присмотра, табун начал замедлять бег. Я зашелся диким хохотом, взял левее. Надо добраться до Агрия. Вожак – это все, что мне требуется.

– Держи!

Я передал Делиаду вожжи. Ухватился за бортик, меняясь с братом местами. Сила и дерзость пели во мне, дерзость и сила. Я могуч. Ловок. Непобедим. Я родился в броне, с оружием в руках.

– Не сбавляй хода!

Делиад тоже колесничий не из последних. Все сыновья Главка Эфирского…

– Ближе! Ближе к Агрию!

Что тут сложного? Всего лишь подъехать поближе. Конокрады, пугавшие вожака, сбежали с нашей дороги. Ваше счастье, мерзавцы. Кому охота умирать?

– Ближе! Я прыгну!

Я изготовился для прыжка. Чуть присел, напружинил ноги. Что-то чиркнуло меня по волосам. Воздухом обдало ухо – словно жук мимо пронесся. Колесница вильнула, я едва не упал.

– Делиад! Безрукая ты…

Я едва успел его подхватить. Не выпуская поводьев, брат медленно оседал на днище колесницы. Еще миг, и вывалился бы! Правой рукой я перехватил вожжи, придержав коней, левой попытался усадить брата. Он обмяк, сделался тяжелым как куль с зерном. Я не понимал, почему он не хватается за бортик. Я вообще ничего не понимал…

– Делиад!

Кровь. На виске, на щеке. Кровь.

Откуда?!

– Делиад! Очнись!

Молчит. Не отзывается.

Я хотел похлопать его по щекам. Не смог, не сумел заставить себя прикоснуться. При взгляде на лицо Делиада рука моя замерла. Восковая бледность. Заострились скулы. Открытые глаза. Пустые, мертвые. Так смотрел в небо Сизиф Эфирский, когда Гермий забрал его душу в Аид.

Жук взъерошил мне волосы? У жука было имя: камень.

Камень из пращи.

– Делиад!!!

Я не мог в это поверить. Брат жив! Сейчас он очнется. Верь, ответил кто-то взрослый, бесстрастный и беспощадный, не верь, как хочешь. Хоть на ремни себя нарежь, а твой брат мертв.