Н. Джемисин - Врата Обелиска [litres]

Итак, ты в упор смотришь на его руку. Ты не желаешь испытывать шпинель. Непонятно, что из этого выйдет. Вместо этого ты в первую очередь позволяешь своему сознанию войти в его руку. Ощущение абсурдное; ты всю жизнь сэссила слои земли на много миль внизу. Однако, к твоему удивлению, твое восприятие может охватить и его руку. Она маленькая и странная, слишком близкая и слишком крохотная, но она здесь, поскольку как минимум внешний ее слой – каменный. Кальций и углерод с вкраплениями окиси железа, некогда бывшего кровью, и – ты застываешь, хмуришься и открываешь глаза. (Ты не помнишь, что закрывала их.)

– Что это?

– Это – что ? – Край его рта, не заваренный ожогом, приподнимается в сардонической усмешке.

Ты злишься.

– В том, чем ты… – «становишься». – В этом камне. Это не камень, не знаю. И камень, и не камень.

– Ты можешь сэссить плоть дальше по руке?

Не должна бы. Но когда ты сужаешь свой фокус до предела, на который способна, когда ты жмуришься и прижимаешь язык к верхнему небу и морщишь нос, ты ощущаешь это и здесь. Большие липкие глобулы, толкающиеся друг с другом, – ты тут же с отвращением выныриваешь. По крайней мере, камень чист.

– Посмотри снова, Сиен. Не будь трусихой.

Ты могла бы разозлиться, но сейчас ты слишком взрослая для такой дерьмовой подначки. Сжав челюсти, ты пытаешься снова, сделав глубокий вдох, чтобы тебя не мутило. Внутри его все такое мокрое, и эта вода даже не зажата между слоями глины или…

Ты замираешь. Сужаешь фокус еще сильнее. В этом студне тоже движется, но медленнее и не так органически та же штука, которую ты сэссила в его окаменелости. Что-то еще, не плоть и не камень. Что-то нематериальное, и все же ты его ощущаешь. Оно еле заметно мерцает волокнами, натянутыми между кусками Алебастра, переплетаясь решеткой, постоянно меняясь. Напряжение?.. Какая-то энергия, блестящая и текучая.

Потенциал. Намерение.

Ты мотаешь головой, быстро выныривая, чтобы успеть сфокусироваться на нем.

– Что это?

На сей раз он отвечает:

– Источник орогении. – Он подчеркивает это драматизмом голоса, поскольку его лицо почти не может двигаться. – Я же говорил тебе раньше, что то, что мы делаем, нелогично. Чтобы заставить землю двигаться, мы вкладываем в систему часть себя и заставляем происходить совершенно не связанные с этим вещи . Всегда сюда вовлекалось что-то еще, связующее одно и другое. Вот это самое.

Ты хмуришься. Он подается вперед, становясь живее от своего возбуждения, прямо как в былые дни, – но затем в нем что-то хрустит, и он кривится от боли. Он снова садится прямо, опираясь на руку Сурьмы.

Но ты слышишь его. Он прав. Ведь то, как действует орогения, всегда было лишено смысла, не так ли? Она вообще не должна работать, эти сила воли, концентрация и сознание не должны двигать горами. Ничто в мире так не работает. Люди не могут остановить лавину, хорошо танцуя, или вызывать бури, оттачивая слух. И на каком-то уровне ты всегда знала, что внутри есть она, та самая штука, которая заставляет твою волю свершаться. Это… да что бы оно ни было.

Алебастр всегда читал тебя как книгу.

– У цивилизации, создавшей обелиски, было для этого слово, – говорит он, кивая в ответ твоему озарению. – Думаю, у нас этого слова нет не просто так. Это потому, что никто за эти бесчисленные поколения не хотел, чтобы орогены понимали , что они делают. От нас просто требовалось, чтобы мы делали.

Ты медленно киваешь:

– После Аллии я понимаю, почему никто не хотел, чтобы мы научились манипулировать обелисками.

– Да в ржавь обелиски. Они не хотели, чтобы мы создали что-то получше. Или похуже. – Он осторожно делает глубокий вдох. – Мы собираемся прекратить манипулирование камнем, Иссун. Видела ту штуку во мне? Вот это ты и должна научиться контролировать. Осознавать, где бы она ни была. Вот из чего сделаны обелиски, и так они делают то, что делают. Мы должны сделать так, чтобы ты тоже это могла. Мы должны сделать тебя как минимум десятиколечницей.

Как минимум. Вот так вот.

– Зачем ? Алебастр, ты упомянул одну штуку. Луну. Тонки понятия не имеет, что это такое. И все, что ты сказал, о том разломе, и что ты хочешь, чтобы я сделала что-то еще похуже… – Что-то движется на пределе твоего зрения. Ты поднимаешь взгляд и видишь, что подходит с миской в руках человек, работавший с Лерной. Обед для Алебастра. Ты понижаешь голос: – Я, между прочим, не намерена помогать тебе сделать все еще хуже. Тебе мало, что ли?

Алебастр тоже смотрит на подходящего медбрата. Не сводя с него глаз, он тихо говорит:

– Луна – это то, что прежде было у этого мира, Иссун. Объект в небе, намного ближе, чем звезды. – Он называет тебя то этим именем, то другим. Это отвлекает. – Утрата его отчасти стала причиной Зим.

Отец Земля не всегда ненавидел жизнь, говорят лористы. Он ненавидит ее потому, что не может простить утрату своего единственного ребенка.

Но ведь лористы еще говорят, что обелиски безобидны.

– Откуда ты знаешь… – Тут ты замолкаешь, поскольку медбрат дошел до тебя, так что ты садишься, опершись спиной на ближайшую койку, усваивая услышанное, пока он с ложечки кормит Алебастра. Это какая-то жидкая кашица, и ее немного. Алебастр сидит и открывает рот, как ребенок. Он все время не сводит с тебя глаз. Это нервирует. И под конец ты отводишь взгляд. Кое-каких перемен в ваших отношениях ты не можешь вынести.

Наконец кормление закончено, и медбрат, бросив в твою сторону ровный взгляд, который тем не менее говорит, что это ты должна была бы кормить его, уходит. Но когда ты выпрямляешься и открываешь рот, чтобы задать вопрос, Алебастр говорит:

– Возможно, мне скоро понадобится эта утка. Я уже не могу хорошо контролировать свои внутренности, но они хотя бы продолжают работать. – Глядя на выражение твоего лица, он улыбается лишь с намеком на горечь. – Я не хочу, чтобы ты видела больше, чем хочешь. Так что почему бы тебе не зайти попозже? В полдень, чтобы не видеть отправления моих естественных потребностей.

Это нечестно. Ладно. Что есть, то есть, и ты заслуживаешь его упрека, но и он тоже.

– Зачем ты это сделал с собой? – Ты показываешь на его руку, на его искалеченное тело. – Я… – Может, ты бы легче приняла это, если бы поняла.

– Это последствия того, что я сделал в Юменесе. – Он качает головой. – Запомни, Сиен, когда будешь в будущем делать свой выбор: кое за что приходится платить чудовищную цену. Но иногда оно того стоит.

Ты не можешь понять, почему он считает эту страшную медленную смерть ценой, которую стоило за что-то заплатить – тем паче за то, что он в результате получил, за разрушение мира. И ты все равно не понимаешь, как это связано с камнеедами, Луной, обелисками и всем прочим.