Н. Джемисин - Врата Обелиска [litres]

– Разве не было бы лучше, – вопреки себе спрашиваешь ты, – просто… жить? – Ты не можешь сказать «вернуться». Чтобы прожить ту недолгую жизнь, которая могла бы у него быть с Сиенит после гибели Миова, но до того, как она нашла Тиримо и Джиджу и попыталась создать в меньшем масштабе семью, которую потеряла.

Прежде чем она стала тобой.

Ответ в том, как мертвеет его взгляд. На лице его то же выражение, как в тот момент, когда он стоял на узловой станции над оскверненным телом одного из своих сыновей. Может, таким же было его лицо, когда он узнал о смерти Иннона. И явно то же было в твоем лице после смерти Уке. В этот момент тебе уже не нужен ответ на этот вопрос. Есть такая штука – слишком много потерь. Слишком много отнимали у вас обоих – отнимали, отнимали и отнимали, пока не осталось ничего, кроме надежды, но ты и от нее отказалась, поскольку это слишком больно. Теперь ты скорее умрешь, убьешь или будешь избегать привязанностей, чем потеряешь что-то еще.

Ты думаешь о чувстве, которое было в твоем сердце, когда ты зажимала носик и ротик Корунда. Не мысль. Мысль была проста и предсказуема – лучше умереть, чем жить рабом . Но ощущала ты в тот момент какую-то холодную, чудовищную любовь. Решимость оставить жизнь твоего сына прекрасной и цельной, какой она была до того дня, даже если это и означало, что ты оборвешь ее рано.

Алебастр не отвечает на твой вопрос. Да тебе уже и не надо. Ты встаешь, чтобы уйти и чтобы он мог сохранить свое достоинство перед тобой, поскольку, кроме этого, ты действительно ничего больше не можешь дать ему. Твои любовь и уважение ни для кого ничего особо не значат.

Может, ты все еще думаешь о достоинстве, когда задаешь еще один вопрос, чтобы беседа не закончилась на безнадежной ноте. Так ты протягиваешь ему оливковую ветвь мира и показываешь, что ты решила принять то, чему он хочет научить тебя. Ты не заинтересована в том, чтобы сделать Зиму хуже, или что еще он там замыслил… но понятно, что на каком-то уровне ему это нужно. Ваш с ним сын мертв, ваша семья навсегда останется неполной, но, как бы там ни было, он по-прежнему твой наставник.

(И тебе это тоже нужно, замечает циничная часть тебя. На самом деле это плохая замена – Нэссун на него, предназначение матери – на бывшего любовника, эти нелепые тайны – на более жесткое и важное «почему» убийства Джиджей собственного сына. Но без мотивации в лице Нэссун тебе нужно хоть что-то. Хоть что-то, чтобы продолжать идти.)

И ты говоришь, повернувшись к нему спиной:

– Как они это называли?

– Хм?

– Создатели обелисков. Ты говорил, у них было слово для этой штуки в обелисках. – Серебристого вещества, струящегося между частицами тела Алебастра, концентрирующего, уплотняющего и укрепляющего камень в нем. – Источника орогении. Что это за слово, раз уж у нас такого нет?

– О. – Он ворочается, вероятно, готовясь воспользоваться «уткой». – Слово не имеет значения, Иссун. Придумай, если хочешь. Тебе просто надо знать, что это вещество существует.

– Я хочу знать, как они его называли. – Это маленький кусочек тайны, которую он пытается впарить тебе. Ты хочешь сомкнуть вокруг него пальцы, контролировать его прохождение внутрь, хотя бы ощутить его на вкус. И да, люди, создавшие обелиски, были могущественны. Может, глупы и явно отвратительны, раз навлекли Зимы на своих потомков, если, конечно, это действительно они сделали. Но могущественны. Может, это название каким-то образом даст могущество и тебе.

Он начинает было качать головой, морщится от боли, вздыхает.

– Они называли это магией.

Бессмысленность. Просто слово. Но возможно, ты каким-то образом сможешь придать ему смысл.

– Магия, – повторяешь ты, чтобы запомнить. Затем ты киваешь на прощание и уходишь не оборачиваясь.

Камнееды знали, что я был там. Я был уверен. Им просто было все равно.

Я наблюдал за ними часами – они стояли неподвижно, их голоса шли из ниоткуда. Язык, на котором они общались друг с другом, был… странным. Возможно, арктическим? Одним из побережных? Никогда не слышал ничего подобного. Как бы то ни было, вынужден признать, что через десять часов я заснул. Я проснулся от звуков большого обрушения и хруста, мне показалось, что на меня рухнул сам Раскол. Когда я осмелился поднять взгляд, один из камнеедов валялся на земле, разбитый на куски. Остальные стояли как прежде, за исключением одной перемены, направленной прямо на меня: яркой, блистающей улыбки.

Дорога на юг для Нэссун и ее отца долгая и тяжелая. Большую часть они едут в фургоне, то есть продвигаются быстрее, чем Иссун, которая идет пешком и все больше отстает от них.

Джиджа подвозит других за еду и припасы; это позволяет им передвигаться еще быстрее, поскольку им не надо часто останавливаться и торговаться. Из-за скорости они опережают самые тяжелые климатические изменения, пеплопад, хищных киркхуш и жуков-кипячей. И еще более страшные вещи, назревающие в землях у них за спиной. Они так быстро продвигаются через верхнюю Кастриму, что Нэссун едва чувствует зов Юкки – а когда чувствует это во сне, ее тянет вниз и вниз, в теплую землю и белый кристаллический свет. Но сон этот ей снится в десяти километрах после Кастримы, поскольку Джиджа думает, что они могут проехать еще день, прежде чем разбить лагерь, и потому они не становятся жертвой приманки в виде приглашающе целых пустых зданий.

Когда им все же приходится останавливаться у общин, некоторые только на карантине и еще не объявили Зимнего Закона. Надеются, наверное, что худшее не зайдет так далеко на юг. Зимы редко накрывают сразу весь континент. Нэссун никогда не рассказывает никому из чужаков, кто она, но если бы могла, она сказала бы им, что от этой Зимы нигде не скрыться. Некоторые части Спокойствия ощутят Зиму в полной мере позже других, но в конце концов плохо будет везде.

Некоторые общины, в которых они останавливаются, приглашают их остаться у них. Джиджа не молод, но вполне здоров и крепок, а его искусство резчика и функционал-каста Стойкость делает его ценным. Нэссун достаточно маленькая, чтобы научиться почти любому полезному навыку, с виду она здорова и высока для своих лет, и уже показывает признаки, что вырастет крепкой, как ее срединница-мать. В нескольких местах, в сильных общинах с глубокими схронами и дружелюбным населением, она хотела бы остаться. Джиджа, однако, всегда отказывает. У него на уме какая-то конкретная цель.

Несколько общин, мимо которых они проезжали, хотели убить их. В этом нет логики, поскольку одинокий мужчина и маленькая девочка не могут иметь с собой достаточно ценностей, чтобы их убивать, но в Зиме мало логики. Откуда-то они бегут. Джиджа приставляет длинный нож к шее одного мужчины, чтобы выбраться из общины, которая впустила их в ворота, а затем попыталась их закрыть. Они теряют лошадей и фургон, чего, вероятно, и хотела община, но Джиджа и Нэссун спасаются, а это главное. Оттуда они идут пешком, медленнее, но зато живы.