Н. Джемисин - Врата Обелиска [litres]

Нэссун кивает. Ее левая ладонь разжимается и снова сжимается, словно сама по себе.

– Она говорила, что нет времени обучать меня мягко, да и вообще я слишком сильная. Ей приходилось делать то, что сработает.

– Вижу. – Но она ощущает, что он смотрит на нее, выжидает. Он понимает, что это не все. Он подталкивает ее: – Но это был тот еще вызов.

Нэссун кивает. Пожимает плечами:

– Я ненавидела это. Я как-то раз заорала на нее. Сказала, что она гадкая. Сказала, что я ее ненавижу и что она не заставит меня.

Дыхание Шаффы, когда в нем не мелькает и не вспыхивает серебристый свет, замечательно ровное. Прежде ей казалось, что он дышит, словно спящий, такое оно ровное. Он слушает его дыхание, не сонное, но все равно успокаивающее.

– Она успокоилась. Затем сказала: ты уверена, что можешь контролировать себя? И схватила меня за руку. – Она прикусывает губу. – Она сломала ее.

На мгновение дыхание Шаффы прерывается.

– Твою руку?

Нэссун кивает. Она проводит пальцем по ладони, где все длинные кости, соединяющие кисть с костяшками, до сих пор иногда ноют на холоде. Когда он больше не говорит ничего, она продолжает:

– Она сказала, что моя ненависть не имеет значения. Не имеет значения, что я не хочу хорошо владеть орогенией. Затем она взяла меня за руку и сказала – ничего не заморозь. Она взяла круглый камень и ударила… ударила им меня по руке. – Звук камня, бьющего по плоти. Мокрое щелканье, когда мать вправляет кости. Ее собственный крик. Голос матери сквозь шум крови в ее ушах: ты огонь, Нэссун. Ты молния, опасная, если ее не заключить в провод. Но если ты сможешь контролировать себя сквозь боль, я буду знать, что ты в безопасности. – Я ничего не заморозила.

После этого мать привела ее домой и сказала Джидже, что Нэссун упала и сильно ударилась. Сдержав слово, она больше никогда не заставляла Нэссун ходить в Конец. Джиджа позже заметил, какой тихой стала Нэссун в тот год. Так и бывает, когда девочки взрослеют , сказала мама.

Нет. Если папа – Джиджа, тогда мама – Иссун.

Шаффа очень спокоен. Однако он теперь знает, что она такое – ребенок столь своенравный, что ее собственной матери пришлось сломать ей руку ради вразумления. Девочка, которую мать никогда не любила, только оттачивала ее, и чей отец снова ее полюбит, только если она совершит невозможное и станет тем, чем она не является.

– Это было неправильно, – говорит Шаффа. Голос его настолько тих, что она едва слышит его. Она с удивленным видом поворачивается к нему. Он смотрит в землю, и лицо его странно. Непривычный блуждающий, растерянный взгляд, что порой у него бывает. Он что-то действительно вспомнил, и сейчас на его лице… вина? Раскаянье. Печаль. – Неправильно причинять боль тому, кого ты любишь, Нэссун.

Нэссун изумленно смотрит на него. У нее перехватывает дыхание, и она не замечает этого, пока в груди не начинает гореть, и она вынуждена заставить себя вздохнуть. Неправильно причинять боль тому, кого любишь. Неправильно. Неправильно. Всегда было неправильно. Затем Шаффа протягивает ей руку. Она берет ее. Он тянет, она добровольно падает, и вот она в его руках, он обнимает ее очень крепко, как ее отец не обнимал с тех пор, как убил Уке. В этот момент ей все равно, что Шаффа не может ее любить, раз знает ее всего несколько недель. Она любит его. Она нуждается в нем. Она все для него сделает.

Прижавшись лицом к плечу Шаффы, Нэссун сэссит возобновившиеся серебряные вспышки. На сей раз в контакте с ним она также ощущает слабое сокращение его мышц. Это едва заметная флуктуация и может быть вызвана чем угодно: укусом жука, дрожью на холодном вечернем ветру. Однако она каким-то образом понимает, что это боль. Нахмурившись, прижавшись лицом к его форме, Нэссун осторожно тянется к тому странному месту в затылке Шаффы, откуда идут серебряные нити. Они какие-то голодные , эти нити; когда она приближается, они лижут ее, что-то ищут. Заинтригованная, Нэссун касается их и сэссит… что? Легкий рывок. Затем она устает.

Шаффа снова вздрагивает и отстраняется, держа ее на расстоянии вытянутой руки.

– Что ты делаешь?

Она неуклюже пожимает плечами:

– Тебе было нужно. Тебе было больно.

Шаффа медленно поводит головой из стороны в сторону, не отрицательно, но словно проверяя присутствие кого-то, кто должен был быть здесь, но ушел.

– Мне всегда больно, малышка. Это значит быть Стражем. Но… – снова блуждающий взгляд. Нэссун понимает, что боль ушла, хотя бы сейчас.

– Всегда болит? – Она хмурится. – Это та штука у тебя в голове?

Его взгляд резко возвращается к ней. Она никогда не боялась его льдистых глаз, даже сейчас, когда они становятся ледяными.

– Что?

Она показывает на собственный затылок. Там находятся сэссапины, это она знает по урокам биоместрии в школе.

– В тебе какая-то маленькая штука. Тут. Я не знаю, что это, но я сэссила ее, когда мы встретились. Когда ты коснулся моей шеи. – Она моргает, осознавая. – Тогда ты что-то взял, чтобы она меньше тебя беспокоила.

– Да. – Сейчас он обхватывает ее голову и прикладывает два пальца к самому началу ее позвоночника, под основанием черепа. Это не расслабленное прикосновение, как в другие моменты, когда он прикасается к ней. Пальцы тверды, как будто он держит в них нож.

Только вот не как будто, понимает она. Она вспоминает тот день в лесу, когда они дошли до Найденной Луны и на них напали бандиты. Шаффа очень, очень силен – вполне способен пробить двумя пальцами кость и мышцы, как бумагу. Ему не понадобился бы камень, чтобы сломать ей руку.

Шаффа заглядывает ей в глаза и понимает, что она в точности понимает его мысли.

– Ты не боишься.

Она пожимает плечами.

– Говори почему. – Его тон не терпит неповиновения.

– Просто… – Она снова невольно пожимает плечами. Она не может подыскать верных слов. – Я не… то есть у тебя ведь нет причины?

– Ты понятия не имеешь о моих причинах, малышка.

– Я знаю . – Она смотрит сердито, скорее от досады на себя, чем от чего-то еще. Затем ей приходит в голову объяснение. – У папы не было причины убивать моего младшего братика. – Или вышвыривать ее из фургона. Или в еще десятке случаев, когда он смотрел на Нэссун и так откровенно думал – не убить ли ее, что даже десятилетняя девочка это понимала.

Льдистый взгляд моргает. То, что происходит потом, зачаровывает: на лице Шаффы мысль об ее убийстве медленно переходит в изумление и печаль столь глубокую, что у Нэссун в горле застревает ком.

– И ты видела столько беспричинных убийств, что можешь стерпеть убийство не беспричинное?

Ему становится лучше, когда он выговаривается. Она возбужденно кивает. Шаффа вздыхает. Она чувствует, как дрожат его пальцы