Н. Джемисин - Врата Обелиска [litres]

Ты знаешь, как он ненавидит, когда его перебивают, но тем не менее он делает паузу. Может, ждет комментария или дает тебе время усвоить его слова. Ты просто смотришь на его затылок. Остатки его волос слишком отросли – надо попросить у Лерны ножницы и поскорее постричь его. Какие-то совершенно неуместные мысли.

– Это нечто, о чем ты не можешь перестать думать, если сталкиваешься с этим. – У него усталый голос. Ваши уроки редко затягиваются дольше чем на час, а этот разговор уже длится больше. Ты ощущала бы вину, если бы у тебя сейчас остались какие-то еще эмоции, кроме шока. – Обелиски намекают на это, но они так… – Ты чувствуешь, что он пытается пожать плечами. Ты понимаешь. – Это не то, что ты можешь потрогать или по чему можно походить. Но этот город… Письменная история уходит на сколько там, десять тысяч лет? На двадцать пять, если считать все Зимы, по поводу которых все еще спорит Университет. Но люди существовали куда дольше этого. Кто знает, когда какая-то версия наших предков выбралась из пепла и начала трепаться друг с другом? Тридцать тысяч лет назад? Сорок? Долгий срок для таких жалких созданий, какими мы являемся сейчас, прячущихся за стенами и направляющих весь наш разум, все знания на единую цель – выживание. Это все, что мы сейчас делаем: ищем лучшие способы полевой хирургии при помощи импровизированного оборудования. Лучшие химикаты, чтобы выращивать много бобов при недостатке света. Некогда мы были куда более могущественными. – Он снова замолкает, на сей раз надолго. – Я три дня плакал по тебе, Иннону и Кору в том городе тех, кем мы были.

Тебе больно, что он включил в свой плач и тебя. Ты этого не заслуживаешь.

– Когда я… они принесли мне еды. – Алебастр пропускает часть того, что он хотел сказать, так гладко, что поначалу предложение не имеет смысла. – Я поел, затем попытался убить их. – Голос предает его. – Не сразу понял, что надо бросить это дело, но они все равно продолжали кормить меня. Я снова и снова спрашивал их, зачем они притащили меня туда. Почему не дают умереть. Сурьма была первой, кто заговорил со мной. Я думал, что они поручили это ей, но затем понял, что они просто не говорили на моем языке. Некоторые из них вообще не умели общаться с людьми. Они пялились на меня, и мне порой приходилось их отгонять. Кого-то я восхищал, у кого-то вызывал отвращение. Эти чувства были взаимными.

– Со временем я немного научился их языку. Пришлось. Части города разговаривали на этом языке. Если ты знаешь верные слова, ты можешь открывать двери, включать свет, согревать или охлаждать комнаты. Не все продолжало работать. Город разрушался. Просто медленно. Но эта дыра. Вокруг нее стояли знаки, загорающиеся, когда ты подходишь. – (Ты внезапно вспоминаешь камеру в сердце Эпицентра. Узкие длинные панели, загорающиеся по очереди по мере твоего подхода к гнезду, горящие без явно выраженного пламени или фитиля.) – Барьеры, громадные, как здания, которые порой светились в ночи. Предостережения, вспыхивающие сами собой в воздухе перед тобой, сирены, вопящие, если подходишь слишком близко. Сурьма отвела меня туда в первый день, когда я стал… функционировать. Я стоял на одном из барьеров и смотрел в темноту столь глубокую, что…

Ему приходится остановиться. Он сглатывает и продолжает:

– Она уже сказала мне, что забрала меня с Миова, потому что они боялись, что меня убьют. И там, в сердце Сердечника, она сказала мне – «вот почему я спасла тебя. Это твой враг. Только ты можешь противостоять ему».

– Что ? – Ты не ошарашена. Ты думаешь, что поняла. Просто ты не хочешь понимать, потому решаешь, что должна быть растеряна.

– Так она сказала, – отвечает он. Теперь он зол, но не на тебя. – Слово в слово. Я помню это потому, что думал, что это было причиной гибели Иннона и Кору и что ты попала к этим ржавым псам: потому что где-то в заднице истории какие-то чересчур умные предки решили выкопать дыру до сердца мира без ржавой причины. Нет, Сурьма сказала, ради силы. Я не знаю, как это должно было работать, но они это сделали, а также обелиски и прочие средства для управления этой силой.

– Но что-то пошло не так. У меня создалось ощущение, что и Сурьма в точности не знала, что именно. Или, возможно, камнееды до сих пор об этом спорят и не пришли к консенсусу. Просто что-то пошло не так. Обелиски… дали осечку. Луна улетела прочь от планеты. Может, из-за этого, может, что другое случилось, но, что бы там ни было, в результате произошел Разрыв. Это было на самом деле, Иссун. Именно это вызвало Зимы. – Мышцы его спины под твоей рукой чуть сжимаются. Он напряжен. – Понимаешь? Мы используем эти обелиски. Для глухачей это просто большие странные камни. Этот город, все эти чудеса… этой мертвой цивилизацией управляли орогены . Мы разрушили мир, в чем они всегда и обвиняли нас. Рогги .

Он говорит это так резко и ядовито, что все тело его вибрирует от этого слова. Ты ощущаешь, как он напрягается, говоря это. Ярость делает ему больно. Он это знал и все равно сказал.

– В чем они ошиблись, – продолжает он очень устало, – так это в родственных чувствах. В сказках всегда говорится, что мы слуги Отца Земли, но это не так – мы его враги. Он ненавидит нас больше, чем глухачей, за то, что мы сделали. Вот почему он сделал Стражей, чтобы контролировать нас, и…

Ты качаешь головой:

– Бастер… ты говоришь так, будто планета на самом деле настоящая. В смысле, живая. Сознательная. Все эти байки об Отце-Земле просто сказки для того, чтобы объяснить, что не так с этим миром. Как те странные культы, что появляются порой. Я слышала, что в одном из них просят небесного старика охранять их каждый раз, как они ложатся спать. Людям нужно верить в то, что есть что-то кроме этого мира.

А этот мир дерьмо. Ты теперь понимаешь это, после двух мертвых детей и постоянного разрушения твоей жизни. Незачем представлять планету некой злобной силой, жаждущей мести. Это камень. И жизнь такова, какой должна быть – ужасная, краткая и кончающаяся, – если повезет – небытием.

Он смеется. Это тоже болезненно для него, но от смеха у тебя идет мороз по коже – этот самый смех, что ты слышала на виадуке Юменес-Аллия. Смех мертвой узловой станции. Алебастр никогда не был безумен, он просто познал столько, что более слабый разумом свихнулся бы и стал бормотать нелепицу, в чем это порой проявляется. Выпустить часть накопившегося ужаса случайным звуком, как у безумца с пеной у рта, – так он преодолевает безумие. А еще так он предупреждает тебя, теперь ты это знаешь, что сейчас уничтожит еще крупицу твоей наивности.

Все не так просто, как тебе этого хотелось бы.

– Вероятно, так они и думали, – говорит Алебастр, когда смех его затихает. – Те, кто решил проделать дырку в ядре земли. Но если ты чего-то не видишь или не понимаешь, это не значит, что тебе от этого не будет худо.