Н. Джемисин - Врата Обелиска [litres]

Ты понимаешь, что это правда. Но что еще важнее, по голосу Алебастра ты слышишь, что он что-то знает. Это заставляет тебя напрячься.

– Что ты видел?

– Все.

У тебя мороз идет по коже.

Он делает глубокий вдох. Когда он снова заговаривает, голос его монотонен.

– Это трехсторонняя война. Вообще сторон больше, но тебе следует думать лишь о трех. Все три стороны хотят завершения войны – вопрос в том, как именно. Понимаешь ли, проблема в нас – в людях. Две стороны пытаются решить, что с нами делать.

Это объясняет многое.

– Земля и… камнееды?

Всегда рыщут, планируют, неведомо чего хотят.

– Нет. Они тоже люди, Иссун. Ты еще не поняла? Они нуждаются, чувствуют, имеют желания, как и мы. И они сражаются на этой войне намного дольше, чем ты или я. Некоторые с самого начала.

– С начала. С Разрыва?

– Да, некоторые настолько стары. Сурьма. Думаю, тот мелкий, что таскается за тобой, тоже. Есть и другие. Они не могут умереть, так что… да. Некоторые видели, как это все случилось.

Ты слишком потрясена, чтобы реагировать. Хоа? Этот семилетка с виду на самом деле насчитывает тридцать тысяч лет? Хоа ?

– Одна сторона хочет, чтобы мы – люди – погибли, – говорит Алебастр. – Полагаю, это один способ покончить с делом. Одна сторона хочет… нейтрализовать нас. Оставить в живых, но сделать безопасными. Как самих камнеедов: Земля пытался сделать их похожими на себя, зависимыми от себя, думая, что так они станут безопасными. – Он вздыхает. – Думаю, приятно узнать, что эта планета тоже может косячить.

Ты вздрагиваешь от запоздалой реакции, поскольку все еще думаешь о Хоа.

– Он бывший человек, – шепчешь ты. Да. Сейчас это маскировка, давно забытая одежда, надетая снова, чтобы вспомнить былые времена, но некогда он был настоящим человеком из плоти и крови, мальчиком, который так и выглядел. В нем ничего от санзе, поскольку как народ санзе в его дни не существовали.

– Все они были людьми. Вот что с ними не так. – Сейчас он очень устал, потому говорит тише. – Я едва могу вспомнить, что было со мной пятьдесят лет назад; представь, каково пытаться вспомнить, что было пять тысяч лет назад. Десять. Двадцать. Представь, каково забыть собственное имя. Вот почему они никогда не отвечают, когда мы спрашиваем, кто они такие.

Ты резко втягиваешь воздух, осознавая.

– Не думаю, что то, из чего они сделаны, делает камнеедов столь отличающимися от нас. Боюсь, никто не может столько прожить и не стать чем-то совершенно чуждым.

Он продолжает говорить – представь , а ты не можешь. Конечно. Но ты в этот момент думаешь о Хоа. Как он оторопел при виде мыла. Как сворачивался во сне у тебя под боком. О его печали, когда ты перестала обращаться с ним как с человеком. Он так старался. Делал что мог, но в конце потерпел неудачу.

– Ты сказал о трех сторонах, – говоришь ты. Сфокусируйся на том, что можешь, а не ной о том, чего не можешь. Алебастр начинает ослабевать, сильнее наваливаясь на твою руку. Ему нужно отдохнуть.

Алебастр молчит так долго, что ты думаешь, что он уснул. Затем он говорит:

– Раз ночью я ускользнул, когда Сурьмы рядом не было. Это было… три года назад? Через какое-то время теряешь счет годам. Говорить не с кем, кроме них, а они порой забывают, что людям надо разговаривать. В земле слушать нечего, кроме ворчания вулкана. На той стороне мира звезды не те… – На миг он замолкает. Потерянное время настигает его. – Я рассматривал диаграммы на обелисках, пытаясь понять, чего хотели их создатели. У меня болела голова. Я знал, что ты жива, и так тосковал по тебе, что заболел. И тут эта внезапная, дикая, полуржавая мысль: может, через эту дыру я попаду к тебе. – Если бы у него осталась рука, которую ты могла бы сжать… Твои пальцы вместо этого сжимаются на его спине. Это не то же самое. – Потому я побежал к дыре и прыгнул в нее. Если ты не хочешь умереть, это не самоубийство, так я говорил себе. – Очередное ощущение улыбки. – Но это было не так… Вокруг дыры сплошные механизмы, но не для предупреждения. Наверное, я что-то запустил или, может быть, так они должны работать. Я полетел вниз, но не как при падении. Это было контролируемое падение. Быстрое, но ровное. Я должен был бы погибнуть. Давление воздуха, жар, все то, сквозь что провела меня Сурьма без участия камня, но Сурьмы не было рядом, и я должен был умереть. В шахте через промежутки был свет. Думаю, окна. Там внизу действительно когда-то жили люди! Но по большей части было темно.

В конце концов… через часы или дни… я замедлился. Я достиг… – Он замолкает. Ты ощущаешь гусиную кожу на его спине. – Земля живой. – Его голос становится резким, хриплым, слегка истеричным. – Некоторые из старинных сказок просто сказки, ты права, но не эта. Я понял тогда, что пытались мне сказать камнееды. Почему мне пришлось задействовать обелиски, чтобы создать Разлом. Мы воевали с миром так долго, что уже и забыли, Иссун, но мир-то не забыл. И мы должны закончить эту войну в скором времени, или…

Алебастр внезапно замолкает, надолго, подавленно. Ты хочешь спросить, что случится, если эта древняя война вскоре не закончится. Ты хочешь спросить, что случилось с ним внизу, в ядре Земли, что он увидел и испытал, что так откровенно ошеломило его. Ты не спрашиваешь. Ты отважная женщина, но ты знаешь, что ты можешь принять, а чего нет.

Он шепчет:

– Когда я умру, не хорони меня.

– Чт…

– Отдай меня Сурьме.

И внезапно, словно услышав свое имя, вновь возникает Сурьма и встает перед вами обоими. Ты зло смотришь на нее, понимая, что это означает – Алебастр на пределе, и разговор нужно кончать. Это заставляет тебя гневаться на его слабость и возненавидеть его умирание. И ты ищешь себе козла отпущения.

– Нет, – говоришь ты, глядя на нее. – Она отняла тебя у меня. Она не получит тебя.

Он смеется. Так слабо, что твой гнев ломается.

– Либо Злой Земля, либо она, Иссун. Прошу тебя.

Он начинает валиться на одну сторону, и, может быть, ты не такое уж чудовище, как сама думаешь, поскольку ты сдаешься и встаешь. Сурьма размывается в духе камнеедов, только медленно, не как они, затем садится рядом с ним, поддерживая его обеими руками, когда он засыпает.

Ты во все глаза смотришь на Сурьму. Ты все это время считала ее врагом, но если Алебастр сказал правду…

– Нет, – резко говоришь ты. Не то чтобы ты обращалась к ней, но она тоже слышит. – Я не готова думать о тебе как о союзнице. – Может, этого и не будет никогда.

– Даже если бы и так, – слышится голос из груди камнеедки, – я его союзница. Не твоя.

Люди как и мы, с желаниями и нуждами. Ты хочешь отвергнуть это тоже, но тебя странным образом успокаивает то, что ты ей тоже не по нраву.

– Алебастр сказал, что он понял, почему сделал то, что сделал. Но я не понимаю, и не понимаю, чего он хочет сейчас. Он сказал, что в этой войне три стороны – какова третья? На какой стороне он? И чем помог… Разлом?