Н. Джемисин - Врата Обелиска [litres]

И снова большая часть этого – домыслы. Ты знаешь о нэссун, и она часть тебя, но ты не можешь быть нэссун… и, думаю, к настоящему моменту мы установили, что ты не знаешь ее так хорошо, как думаешь. (Ах, но так со всеми родителями и всеми детьми.) Ограждать существование нэссун – задача другого человека. Но ты любишь ее, а это значит, что какая-то часть меня должна делать так же.

В любви мы будем искать понимания.

Погрузив сознание глубоко в землю, Нэссун слушает.

Поначалу это просто обычный удар по окружающей сэсуне: мгновенное сокращение и расслабление слоя, относительно спокойное бурление старого вулкана под Джекити, медленный бесконечный скрежет колоннообразного базальта, поднимающегося и застывающего. Она привыкла к этому. Ей нравится, что она сейчас может слушать более свободно, когда ей хочется, а не дожидаться темноты и ждать, пока ее родители уйдут спать. Здесь, в Найденной Луне, Шаффа дал Нэссун разрешение испытывать себя всегда, когда она хочет и сколько хочет. Она пытается не тянуть одеяло на себя, поскольку остальным тоже надо учиться… но они не испытывают от орогении такого удовольствия, как она. Большинство из них кажутся безразличными к своему могуществу или чудесам, которые они могут сотворить, владея им. Несколько человек даже боятся его, что Нэссун кажется бессмысленным – но для нее также бессмысленно теперь ее былое желание стать лористом.

Теперь она в полной мере свободна быть тем, что она есть, и больше она себя не боится. Теперь у нее есть тот, кто верит в нее, доверяет ей, борется за нее, как и она. Потому она будет тем, что она есть.

Сейчас Нэссун кружится в водовороте в горячей точке Джекити, с совершенством балансируя между соперничающими давлениями, и ей даже в голову не приходит бояться. Она понятия не имеет, что это то, за что разбился бы в лепешку четырехколечник из Эпицентра. Но к тому же она делает это не так, как бы сделал четырехколечник, взяв в руки движение и жар и попытавшись пропустить все это сквозь себя. Она достигает этого, да, но своими ощущениями, а не поглощающим торусом. Но если бы инструктор из Эпицентра сказал ей, что она не должна ни на что влиять вот таким образом, то сейчас она следует собственным инстинктам, которые говорят, что так можно. Войдя в завихрение, кружась вместе с ним, она может достаточно расслабиться, чтобы просочиться сквозь его трение и давление к тому, что находится под ним, – серебру.

Она решила так это назвать после того, как расспросила Шаффу и прочих и осознала, что они тоже не знают, что это такое. Остальные дети-орогены даже почуять его не могут; Эйтц однажды что-то сэссил, когда она осторожно попросила его сконцентрироваться на Шаффе, а не Земле, поскольку серебро легче видеть – оно более концентрированное, более сильное, более осмысленное – в людях, чем в земле. Но Шаффа напрягся и тут же ожег его взглядом, и Эйтц сжался с видом более виноватым и запуганным, чем когда-либо, так что Нэссун ощутила себя плохо из-за того, что навредила ему. Больше она никогда не просила его пытаться.

Однако прочие и такого не могут. Больше всего ей помогли два других Стража, Нида и Умбра.

– Эта штука, ради которой нас отобрали в Эпицентре, когда мы обнаружили ее, когда они услышали зов, когда слишком пристально прислушались, – начинает Нида, и Нэссун берет себя в руки, поскольку, когда Нида начинает, невозможно сказать, насколько это затянется. Она останавливается только ради других Стражей. – Использование сублиматов вместо контролирующих структур опасно, ясно, это предупреждение. Важно культивирование в исследовательских целях, но большинство таких детей мы направили на службу в узлах. Ради остальных мы режем – режем – режем их, поскольку запрещено тянуться к небу. – Удивительно, что после этого она затыкается. Нэссун любопытно, как небо вообще с чем-либо связано, но она понимает, что не стоит спрашивать, иначе Нида опять начнет.

Но Умбра, который нетороплив и спокоен настолько, насколько поспешна Нида, кивает.

– Мы мало кому позволяли прогрессировать, – переводит он. – Для выведения. Для любопытства. Ради гордости Эпицентра. Не более того.

Из этого Нэссун делает несколько выводов, выделяя смысл из болтовни. В любом случае Нида, Умбра и Шаффа более не Стражи в полном смысле этого слова, хотя и были ими. Они отреклись от кредо своего ордена, решив предать старые пути. Так что использование серебра явно было предметом жесточайшей тревоги обычных Стражей – но почему? Если только некоторым орогенам Эпицентра было дозволено развивать мастерство, «прогрессировать», так в чем опасность, если это сделали бы слишком многие? И почему эти бывшие Стражи, некогда «отобранные» ради мастерства, позволяют теперь ей действовать без ограничений?

Она замечает, что Шаффа здесь ради этого разговора, но он молчит. Он просто смотрит на нее, улыбаясь и подрагивая каждый раз, как в нем дергается серебряная искра. В последнее время с ним такое часто. Нэссун не понимает почему.

Нэссун, проводя дни в Найденной Луне, вечером обычно возвращается домой. Джиджа поселился в доме в Джекити, и каждый раз, как она возвращается, в доме появляются новые признаки обжитости, которые ей нравятся: на удивление яркая синяя краска на старой деревянной двери; свежие опилки в маленьком огородике, хотя он чахнет по мере сгущения пепельных облаков; коврик в маленькой комнате, предназначенной для нее, который он выменял на стеклянный нож. Комната не такая большая, как была в Тиримо, но в ней есть окошко, выходящее на лес вокруг плато Джекити. За лесом воздух достаточно прозрачен, и она порой может видеть берег – далекую белую полосу сразу за зеленью леса. За ним лежит голубой простор, манящий ее, хотя отсюда там не на что смотреть кроме как на клин голубизны. Она никогда не видела моря так близко, и Эйтц рассказывает ей о нем замечательные истории: оно пахнет солью и странной жизнью; оно омывает такую штуку, как песок, в нем мало что растет из-за соли; иногда его твари извиваются или булькают – вроде крабов и кальмаров или пескозубов, хотя последние, как говорят, появляются только Зимой. Там постоянная опасность цунами, вот почему никто не живет у моря, если может, – и действительно, через несколько дней после того, как Нэссун и Джиджа добираются до Джекити, она скорее сэссит, чем видит последствия большого землетрясения далеко на востоке, далеко от моря. Она сэссит также дрожь, вызванную сдвигом чего-то большого, ударившую затем в землю на побережье. Она радуется, что она далеко.

И все же приятно снова иметь дом. Жизнь начинает казаться нормальной впервые за очень долгое время. Раз вечером за ужином Нэссун рассказывает отцу то, что Эйтц говорил ей о море. Он смотрит скептически, затем спрашивает, где она такое слышала. Она рассказывает ему об Эйтце, и он становится очень тихим.