Н. Джемисин - Врата Обелиска [litres]

– Ты служишь более высокой цели, малышка. Не желанию какого-то отдельного человека – даже моему. Ты создана не для таких пустяков.

Она хмурится:

– Тогда… для чего я создана?

Он качает головой. Серебро вспыхивает в нем живой перемещающейся паутиной, словно та штука, что помещена ему в сэссапины, снова ткет свою волю или пытается это сделать.

– Чтобы исправить великую ошибку. К которой приложил руку и я.

Это слишком интересно, чтобы заснуть, хотя все тело Нэссун этого жаждет.

– И в чем ошибка?

– В порабощении таких, как ты. – Когда Нэссун садится и, сдвинув брови, глядит на него, он снова улыбается, но на сей раз его улыбка печальна. – Или, возможно, точнее будет сказать, что мы увековечили их порабощение сами, во времена Старой Санзе. Эпицентр управлялся орогенами номинально, понимаешь ли – орогенами, которых мы выбрали и вырастили, тщательно огранили и отобрали, чтобы они повиновались. Чтобы знали свое место. Когда приходится выбирать между смертью и малейшей возможностью быть принятым, наступает отчаяние, и мы им воспользовались. Мы заставили их отчаяться.

По какой-то причине он замолкает и вздыхает. Делает глубокий вздох. Выдыхает. Улыбается. Так Нэссун, не сэсся, понимает, что боль, которая всегда живет в голове Шаффы, снова начинает гореть сильнее.

– А такие, как я – Стражи, каким я некогда был, – были замешаны в этом преступлении. Ты видела, как твой отец обтесывает камень? Бьет его молотком, отслаивая слабые куски. Разбивает его, если тот не способен выдержать напряжения, и начинает работу над другим. Вот что я тогда делал, только с детьми.

Нэссун трудно в это поверить. Конечно, Шаффа безжалостен и жесток, но только с врагами. Год неприкаянности научил Нэссун необходимости жестокости. Но с детьми Найденной Луны он так ласков и добр!

– Даже со мной? – выдыхает она. Это не самый ясный вопрос, но он понимает его смысл – если бы ты нашел меня тогда ?

Он прикасается к ее голове. Проводит по ней рукой, прикасается пальцами к ее затылку. На сей раз он ничего у нее не берет, но, возможно, это действие успокаивает его, поскольку он выглядит таким печальным.

– Даже с тобой, Нэссун. Тогда я причинил боль многим детям.

Так горько. Нэссун решает, что тогда он этого не хотел нарочно, даже если и сделал что-то плохое.

– Неправильно было обращаться так с такими, как ты. Вы люди. А мы делали из вас инструменты, и это было неправильно. Нам нужны были союзники – даже больше, чем сейчас, в те дни тьмы.

Нэссун сделает все, что попросит Шаффа. Но союзники нужны для особых целей, это не то же самое, что друзья. Способность отделять одно от другого – еще одно, чему ее научила дорога.

– Зачем мы вам как союзники?

Взгляд его становится далеким и тревожным.

– Чтобы починить то, что было сломано давным-давно, малышка, и прекратить вражду, начало которой лежит так далеко в нашем прошлом, что большинство из нас уж и забыли, с чего все началось. Или вражда будет продолжаться . – Он поднимает руку и касается своего затылка. – Когда я отказался от старого пути, я поклялся себе помочь в ее окончании.

Вот оно как.

– Мне не нравится, что тебе от этого больно, – говорит Нэссун, глядя на это пятно на его серебряной карте. Оно такое крохотное. Меньше иголок, которые ее папа иногда использует для латания дыр в одежде. И все же это черная дыра на фоне блеска, заметная лишь по силуэту или по своим эффектам, чем сама по себе. Как неподвижный паук в дрожащей паутине, покрытой росой. Однако пауки засыпают Зимой, а тварь внутри Шаффы мучает его непрестанно.

– Почему она делает тебе больно, даже когда ты делаешь то, чего она хочет?

Шаффа моргает. Нежно обнимает ее и улыбается.

– Потому, что я не вынуждаю тебя делать то, чего она хочет. Я представляю тебе ее желания в виде выбора и стерплю, если ты скажешь «нет». Оно… не так верит твоему роду. Возможно, небезосновательно. – Он качает головой. – Поговорим об этом попозже. Теперь пусть твои сэссапины отдохнут. – Она подчиняется сразу же – хотя она не намеревалась на самом деле сэссить его и не сознавала, что это делает. Постоянно сэссить становится ее второй натурой. – Тебе будет полезно немного поспать.

Он относит ее в спальную и укладывает на пустую койку. Она сворачивается комочком в коконе одеяла и засыпает под слова Шаффы другим детям не беспокоить ее.

Она просыпается на следующее утро под собственные крики и сдавленные стоны, выбираясь из одеяла. Кто-то хватает ее за руку – этого как раз и не надо: не сейчас, не ее, не тот, кого она хочет, она не будет терпеть. Она рвется к земле, но отвечает ей не жар, не давление, а серебряное плетение света отзывается эхом и дрожит ее невысказанной нуждой в силе. Этот крик прокатывается по земле, не просто нитями, но волнами, не только по земле, но по воде, по воздуху и

И тут

И тут

Что-то отвечает ей. Что-то в небе.

Она не имеет в виду того, что делает. Эйтц наверняка не желает того, что происходит в результате его попытки пробудить ее от кошмара. Он любит Нэссун. Она милая девочка. И хотя Эйтц давно уже не доверчивый ребенок и за годы с тех пор, как он покинул дом на Побережье, до него дошло, почему в тот день Шаффа слишком много улыбался и едва заметно пах кровью, он понимает, что значит такая привязанность Шаффы к Нэссун. Этот Страж все это время что-то искал, и, несмотря на все это, Эйтц так любит его, что надеется, что он это найдет.

Возможно, это успокоит тебя, но не успокоит Нэссун, что, испугавшись, сбившись с толку, превращает Эйтца в камень.

Это не то, как происходит далеко и под землей с Алебастром. С ним это происходит медленно, более жестоко, но куда утонченнее. Художественнее. То, что поражает Эйтца, – катастрофа: удар разупорядоченных атомов, перестроившихся не совсем случайно. Решетка, которая должна сформироваться, хаотически рассыпается. Это начинается в его груди, когда Нэссун пытается отмахнуться от него, и распространяется быстрее, чем остальные дети, бывшие этому свидетелями, успевают ахнуть. Это расползается по его коже, его коричневая кожа твердеет и обретает внутреннее свечение, как тигровый глаз, затем уходит в плоть, хотя никто не увидит рубина внутри его, пока не разобьют. Эйтц умирает почти мгновенно, его сердце застывает полосатым золотистым кварцем, темным гранатом и белым агатом с тонкими переплетенными прожилками сапфира. Он прекрасная ошибка. Все происходит так быстро, что никто не успевает испугаться. Может, это потом утешит Нэссун, если уж нет ничего другого.

Но в этот момент, в застывшие секунды после того, как это происходит, когда Нэссун мечется и пытается вытащить свое сознание из падения, падения вверх сквозь водянистый голубой свет , и когда вздох Дешанти превращается в вопль (что заводит остальных) и Тихоня шагает вперед и, открыв рот, пялится на стеклянистую, ярко расцвеченную копию Эйтца, в других местах одновременно случается несколько событий.