Ирада Нури - Шанталь. Ход королевы [litres]

Пришлось подчиниться. Закинув свой нехитрый скарб в спущенную на воду шлюпку, я, ругаясь про себя не хуже боцмана Янгблада, начала было спускаться следом, когда рядом материализовался Нино, также бросивший свой узелок на свободное сиденье и хватаясь за весла.

– Что ты…

– Ты дважды спасла мне жизнь, Роза, и я перед тобой в неоплатном долгу. А для сицилийца уплата долгов, как и вендетта, – дело чести. Отныне судьба Нино в твоих руках, и куда бы ты ни направилась, я всегда буду рядом, чтобы защищать и оберегать тебя.

От непрошеных слез защипало глаза. Господи, неужели еще не все человеческое умерло во мне и я еще способна хоть на какие-то эмоции?

Похлопав неожиданного попутчика по плечу, я уже более уверенно взялась за весла.

Патрис и не думал скрывать своей радости по поводу решения Лефевра. Блеск сапфиров мерк по сравнению с сиянием его глаз, когда он понял, что весь оставшийся путь нам придется провести вместе. Вот только меня такая перспектива отнюдь не обрадовала, ведь где-то здесь на судне скрывался жаждущий моей смерти убийца, который вполне мог выполнять приказ своего капитана. И даже, то что на борту шхуны я вновь встретилась со своим «мудрецом», которого во время побега почти бесчувственным принесли сюда по приказу капитана, отнюдь не улучшило моего настроения.

Потребовав в единоличное пользование капитанскую каюту и вынудив его самого переселиться во владения старшего помощника, которого я отчего-то не видела среди команды, я сразу же определила границы нашего дальнейшего общения, чем вызвала у него понимающую улыбку.

Не знаю, что он там себе напридумал, но я твердо намерена была держаться от него подальше и была просто счастлива, когда в тот же вечер ко мне подошел Нино и сам предложил обучение тем самым приемам, о которых я грезила столько времени. Надо ли говорить, с какой радостью я ухватилась за его предложение, тем более когда заметила тень недовольства на красивом лице капитана? О, я была просто в восторге!

– Итак, Роза, прежде чем мы перейдем к практическим занятиям, я хочу немного познакомить тебя с историей возникновения стиля, который передается из поколения в поколение только внутри сицилийских семей…

Нино был настроен решительно, и я, как и подобает послушной ученице, кивнула и, сложив руки на коленях, приготовилась выслушать все, что он расскажет.

– Наш стиль называется «даринда», что означает «пришедший с моря». Его навыки зародились в генуэзском и венецианском флоте, но усовершенствовали его именно мы – сицилийцы. Бой на корабле мало чем отличается от боя на городских улочках: то же самое узкое пространство, где не всегда удобно пользоваться широким и массивным оружием. Но, как показала история, «даринда» однажды смогла сотворить самое настоящее чудо. А началось все четыреста лет назад в далеком 1268 году, когда гордая Сицилия перешла под власть Карла Анжуйского, приходящегося братом французскому королю Людовику Святому. В течение четырнадцати долгих лет наш вольный народ был вынужден терпеть бесчинства и притеснения от чужаков, с видом хозяев воцарившихся на наших землях. Но однажды мы не выдержали и восстали против постылой власти, устроив революцию, вследствие которой власти анжуйской династии на Сицилии пришел конец.

29 марта 1281 года, когда мой народ отмечал наступившую Пасху, на церковной площади Палермо появились ненавистные французы, которые, несмотря на более чем холодный прием проявили крайнюю настойчивость, решив присоединиться к общему празднику. Чувствуя себя «господами», они вели себя по отношению к нам вызывающе и очень нагло. Напившись, один из них выволок из толпы приглянувшуюся ему женщину и на глазах родни принялся публично ее домогаться. Но он просчитался. У красавицы был муж, который, защищая честь жены, выхватил из-за пояса нож и вонзил его в сердце негодяя.

Не ожидавшие сопротивления чужаки выхватили оружие и ринулись было мстить за одного из своих, когда их окружили разъяренные местные жители, вооруженные ножами и кинжалами. Прямо на площади «лягушатники» были убиты, ни одному из них не удалось избежать смерти от рук потерявших терпение жителей Палермо. Было время «вечерни», и колокола всех церквей зазвонили, созывая жителей на вечернее богослужение. Только на этот раз призыв послужил сигналом к началу общего сопротивления.

С первыми ударами колоколов по мостовым города побежали вооруженные люди, призывая дошедший до точки кипения народ к решительным мерам. «Смерть всем французам!» – доносилось со всех сторон, и поверь, угрозы оказались не пустыми. Врываясь на постоялые дворы и вдребезги разнося укрепленные дома французской знати, сицилийцы не щадили никого: ни стариков, ни женщин, ни детей. И даже, казалось бы, неприступные стены францисканских монастырей и те не смогли уберечь чужаков от народной мести: монахов грубо выволакивали во двор и безжалостно вырезали.

Палермо, полностью перешедший под контроль повстанцев, стал примером и для остальных городов Сицилии, решивших, не тратя понапрасну времени, нанести удар по угнетателям до того, как они смогут собраться с силами и принять ответные действия.

В течение полутора месяцев все захватчики были перебиты. Лишь немногим удалось спастись, попав на проходящие мимо суда. Сицилия снова стала свободной.

– Какое зверство! Неужели нельзя было пощадить детей и женщин? – не выдержала я, но ставший суровым взгляд Нино вернул меня на место.

– А разве французы не делали с нами то же самое? Они пришли как завоеватели на наши земли, не жалея никого. По-твоему, это справедливо? Нет! И уж если на то пошло, задумайся, стала бы ты жалеть чужаков, осмелившись ступить своими грязными сапогами на землю, на протяжении веков принадлежащую твоему народу? Простила бы убийц своих близких, зная, что они ни за что не пощадили бы ни тебя саму, ни таких же девчонок, как ты?

Я вскинула голову. Нино ничего не было известно обо мне и о Боравии, но как же он точно сейчас передал терзающие меня мысли. В самом деле, оказалась бы я настолько мягкосердечной и пощадила бы генерала Айвана и его семью, безжалостно расправившихся с моими близкими и жаждущих крови трехлетнего ребенка? Смогла бы забыть до сих пор звучащие иногда предсмертные крики милой, доброй и такой юной Анриетт?

Шанталь Баттиани, быть может, и смогла бы, но она осталась в другой моей жизни. Пиратка Роза жалости к врагам не испытывала, и попади мне в руки кто-нибудь из родни Айвана…

Блуждающий взгляд зацепился за застывшую возле мачты фигуру, которая, почувствовав, что ее заметили, постаралась тут же незаметно исчезнуть. Но я ее узнала. Это был тот самый человек, метнувший в меня нож.