Марцин Гузек - Слава Империи [litres]

Риа улыбнулась и добросовестно приступила к выполнению приказания.

Эдвин нахмурился и вернулся к настройке лютни. Он уже давно этим занимался, но ему все еще казалось, что слышит некий фальшивый звук. Вдобавок какие-то птицы, разумеется, незнакомые, расселись на ветвях вокруг и подпевали ему. Их идеальные голоса еще больше раздражали его. «Может, что-то с акустикой здесь, – подумал он наконец. – Деревья, трава опять же. А может, это мой голос? Или, что еще хуже, слух? Ну все, это конец. Старость, глухота. Скоро я уже и сам не смогу сказать, играю я хорошо или плохо…»

– Что делаешь? – внезапное появление другого голоса заставило барда подпрыгнуть на своем пеньке.

– Не подкрадывайся так ко мне!

– Я не подкрадывалась, просто подошла, – оправдывалась Касс.

– Но ты сделала это очень тихо. Слишком много времени проводишь с Риа.

– Так что ты делаешь?

– То, что люди моего покроя обычно делают, когда лишаются безопасности и комфорта и оказываются вместо этого в лесу, полном варваров. Репетирую и жалею себя. Обожди, сейчас сыграю тебе что-нибудь. Это небольшая переделка одной песни. – Он дернул за струны и запел, выразительно глядя на слушательницу и заканчивая на грустной ноте:

– И как?

– Моя грудь вовсе не такая уж роскошная, – скептически заметила Касс. – Но да, я действительно предпочитаю женщин.

– Нуль уважения к моей творческой работе.

– Ты поменял «меня» на «мужчин» и вставил фрагмент про бюст. Я бы не сказала, что это какое-то особенное творчество.

Эдвин изобразил возмущение.

– Неправда, я вдобавок раскопал малоизвестную песню – но ты, конечно же, ее знаешь. Эх, судьба моя горькая. – Он театрально понурил голову. – Кстати, а знаешь, кто первым это написал?

– Поэт какой-то, – предположила она.

– Густав Азул. – Он сделал вид, что не услышал ее ответ. – Он жил в Высоком Порту лет двести тому назад и, как положено артисту, был влюблен в неподходящую женщину. Конкретно в том случае это была его лучшая подруга, по легенде регулярно зовущая его братиком и всем рассказывающая, как сильно его любит. Хотя, естественно, не таким образом, как он бы желал. Годами, да что там, десятилетиями он следовал за ней, наблюдая, как любимая скачет с цветка на цветок, и уж чего-чего, а романов у нее было действительно много. А тем временем он писал песни и поэмы, бесконечные объяснения в любви, которые все пролетали мимо ее ушей. Ну и наконец он умер от сифилиса, заразился им от проститутки, которая, по слухам, была похожа на его любимую. Ну и любимая умерла вскоре после него, наконец-то поняв, что настоящая любовь была все это время совсем рядом… – Он сделал паузу. – Ну или жила долго и счастливо с богатым мужем, смотря кто рассказывает байку.

– Ты пытаешься сказать, что плохие вещи приводят к хорошим последствиям? – Касс наморщила брови. – Ведь его любовь была трагичной, но мы до сих пор помним его имя.

– Нет. Понятное дело, и я, и бесчисленные другие певцы уже сотни лет волнуем слушателей его песнями. Но я уверен, что сам Густав – дай ему такой выбор – предпочел бы жить счастливо со своей любимой, чтоб быть забытым немедленно после смерти. С другой стороны, несчастная любовь – это всегда какая-то цель в жизни, если нет другой цели.

– У тебя есть, – сказала она. – Быть моим другом.

– В самом деле?

– Пусть это не так амбициозно, как цели Магнуса или Натаниэля, но ты хотя бы можешь ее достичь, не разрушив при этом мир.

– Да, ты права. Знаешь, мне иногда кажется, что в душах наших товарищей есть что-то глубоко порочное. И, наверное, в моей тоже.

– Но не у Люциуса.

– Верно. Наш монашеский друг оказался самой стабильной персоной из всей Командории 54. Хотя и у тебя тоже неплохо получается, – похвалил он ее.

– Это говорит о том, что ты неплохо справляешься с выполнением своей жизненной цели. – Касс мило улыбнулась. – Знаешь, когда эта война закончится, мы с Риа, наверное, уедем.

– Эта война не закончится, – вставил бард. – В этом-то и проблема. У хорошей байки есть начало, развитие и конец. А история просто разворачивается бесконечно. Каждое событие ведет к очередному, каждое решение порождает новую проблему.

– Ну ладно, когда эта война немного приугаснет, – поправилась она. – Мы с Риа, наверное, уедем, найдем какое-нибудь спокойное место, где можно будет воспитать ребенка. И я думаю, что ты мог бы поехать с нами.

– Я не в восторге от детей, – скривился он.

– Я знаю, поэтому я и Риа, как мама и… мама займемся воспитанием и всякими скучными делами, а ты будешь тем добрым дядюшкой, который поет песенки и рассказывает удивительные истории.

– Но время от времени я бы хотел иметь возможность возвращаться к цивилизации.

– Да, само собой.

– Ну хорошо… Как только спасем Гроссмейстера Серой Стражи из темниц самого Императора, – добавил он с иронией.

– Да мы уже и более безумные вещи делали.

– Это правда. Какие удивительные жизни выпало нам вести. Знаешь, я никогда не хотел вести интересную жизнь. А хотел только петь о тех, которые ее ведут.

– Жизнь полна разочарований, – ответила Касс, имитируя его типичный иронический тон.

Он рассмеялся, а потом поднял лютню и спел ей:

Вороны расселись по ветвям деревьев, наблюдая за церемонией, происходящей внизу. Полсотни воинов стояли на поляне, распевая возвышенную песнь на своем языке. В центре престарелый жрец бросал в огонь тела животных.

– Они просят своих богов об отваге, – пояснил стоящий в нескольких метрах Владимир.

Он был похож на тень, одетый во все черное. Его темные глаза, глубоко сидящие на сухом лице, окруженном путаницей длинных черных волос, глядели на Люциуса сверху вниз, а голос, хоть, казалось бы, и обычный, напоминал карканье ворона.

– Я полагал, что воинам Перуна всегда хватает отваги, – сказал Серый Стражник.

– Страх касается каждого. К счастью, человечество создало религию, чтобы этому противостоять. Я так понимаю, ты о чем-то хочешь меня спросить?

– Да, действительно. Хоть я и не знаю, как к этому приступить… Ну то есть… – Монах неловко кашлянул. – Есть кое-что странное, что я заметил в рапортах насчет тебя. Поэтому хотел бы спросить… Не было ли до тебя другого советника по имени Владимир?