Ричард Бэккер - Воин Доброй Удачи [litres]

Нари опустилась на колени рядом с кроватью – ее большие глаза округлились от страха, роскошные волосы свисали простынями на пухлые щеки. Дальнее окно сияло белым светом над ее плечом, отражаясь от выкрашенных в желтый цвет стен.

– Мне н-нужно, чтобы вы оставались з-здесь, – сказала девушка, и слезы потекли по ее щекам. Она была напугана, поняла Эсменет, как и следовало ожидать. Имхайлас принес ей бремя, которое она не могла вынести. – Просто… просто оставайтесь здесь, хорошо? Спрячьте свое лицо… повернитесь лицом к стене.

Не говоря ни слова, благословенная императрица Трех Морей отвернулась от девушки к потрескавшейся краске и штукатурке. А что еще ей оставалось делать?

Шли часы, а она не двигалась, пока ей не захотелось в туалет. Только ее слух пытался уловить какие-нибудь звуки…

Шепот неуверенных голосов. Под влажными простынями.

– Кто у тебя там?

– Моя мать…

– Мать?

– Не обращай на нее внимания.

– Еще как обращу!

– Нет… Пожалуйста… Лучше обрати внимание на это.

Девушку навещали четыре разных человека, но на слух они казались Эсменет одним и тем же существом. Та же самая половинчатая лесть, плотские остроты. Те же самые щиплющие ноздри вдохи. Те же стоны и хихиканье. Тот же шелест волос. Те же самые крики. Тот же влажный барабанный бой.

Менялось только зловоние.

И это отталкивало ее, даже когда внутренняя поверхность ее бедер становилась скользкой. Ей было стыдно. Сотворить чудо близости, стать одним бездыханным существом, все еще носящим чужую кожу.

В тот день она снова соединилась с ними, со всеми мужчинами, которых знала, будучи блудницей. Она видела, как они крадутся с открытых улиц, с затуманенными от желания глазами, предлагая серебро вместо того, чтобы ухаживать, доказывать, любить. Она смеялась, поддразнивая их, давилась, когда задыхалась, съеживалась под обезьяньей яростью бессильных, тяжело дышала под медленным шевелением прекрасных. Она злорадствовала над монетами, мечтала о еде, которую купит, о ткани.

Она оплакивала потерю своей империи.

После ухода четвертого человека наступило затишье. Грохот и крики улицы проникали сквозь незакрытые окна, и можно было легко различить стук по оштукатуренным стенам и по кафельным полам. Какой-то человек заревел надтреснутым голосом, хвастаясь целебной силой своего сернистого сидра. Рычала и лаяла собака, очевидно старая и испуганная.

Эсменет, наконец, отвернулась от стены. Ее мочевой пузырь был так переполнен, что она едва могла сдерживаться. Даже по прошествии стольких дней помещение, в котором она жила, оставалось для нее загадкой. Оно было намного больше любой комнаты, которую Эсменет могла себе позволить в Сумне. Правда, несмотря на всю свою красоту, она не была чужестранкой, как Нари, и Сумна никогда не видела богатства, сосредоточенного в Момемне с тех пор, как Келлхус пришел к власти. Два окна комнаты Нари выходили на залитый солнцем фасад дома напротив. В одном жили другие проститутки: Эсменет поняла это, мельком увидев двух бледнокожих норсирайских девушек, сидящих на подоконниках. Дальнее окно дома освещало маленькую посудомойню: таз с водой на деревянном прилавке, стоящие рядом амфоры, полки с глиняной посудой и различные травы, висящие для просушки. Из ближнего окна лился свет на кровать Нари, широкую и экстравагантную, сделанную из лакированного красного дерева. Койка Эсменет стояла параллельно ее кровати с другой стороны двери.

Девушка лежала голая на спутанных одеялах, ее глаза оглядывали комнаты с края подушки. Беглая императрица Трех Морей посмотрела на нее с оцепенелой настойчивостью. Ей была знакома усталость в глазах Нари, тупая пульсация ее тела, едва заметная капля высыхающего семени на обнаженной коже, странное ощущение того, что она выжила. Ей был знаком бессвязный хор, который был душой девушки: голос, считающий монеты, голос, борющийся с отчаянием, голос, вздрагивающий от того, что только что произошло, и голос, призывающий ее предать свою императрицу.

Нари была сломлена – в этом не было сомнений. Даже жрицы Гиерры, продавшие себя с санкции бога и храма, были сломлены. Продать близость – значит вывернуться наизнанку, сделать из своего сердца плащ, чтобы согреть других. Душу можно было перевернуть лишь определенное число раз, прежде чем в ней все перепутывалось, внутри и снаружи.

Сломлена. Эсменет видела, как в водянистых глазах Нари плавают трещины. Единственный реальный вопрос был один: как? Продажа персиков не столько отнимала у души доверие, достоинство или сострадание, сколько лишала эти слова их общего смысла. Нари верила в доверие, ревниво оберегала свое достоинство, чувствовала сострадание – но совершенно особенным для нее образом.

– Мне нужно пописать, – сказала, наконец, Эсменет.

– Простите-простите-простите! – воскликнула девушка, вскакивая с постели. Она подбежала к ширме, стоявшей по обе стороны дивана, отодвинула одну из выцветших вышитых панелей и театральным жестом показала белый фарфоровый ночной горшок. Эсменет робко поблагодарила ее.

– Нари-и-и-и-и-и! – крикнул с улицы голос с акцентом – одна из галеотских девушек свесила ноги из окна напротив. – Нари-и-и-и-и! Кто это тебе шляпу подарил?

– Не лезь не в свое дело! – воскликнула нильнамешская девушка, поспешно закрывая ставни на ближайшем окне.

Шлюха захихикала – Эсменет уже бесчисленное количество раз слышала такой смех.

– Коврики для ног, да?

Почти в ужасе Нари объяснила, что они все держали свои окна незакрытыми, чтобы приглядывать друг за другом во время «работы» – для безопасности.

– Я знаю, – сказала Эсменет. – Раньше я тоже так делала.

Внезапно она осознала всю невозможность своего положения. Нари, как и большинство жителей Хейл-Харта, знала всех своих соседей, а они знали ее. Эсменет не понаслышке было известно, как городские жители объединяются в небольшие племена и компании, заботясь друг о друге, завидуя, шпионя и ненавидя.

Снова загремели ставни, и в комнате потемнело, пока она использовала ночной горшок. Выйдя из-за ширмы, она увидела в темноте Нари, все еще голую, сидящую, скрестив ноги, на своей кровати и плачущую. Не раздумывая, она обняла стройные плечи девушки и притянула ее в материнские объятия.

– Тише, – сказала святая императрица.

Она подумала о голоде, о том, как маленькая Мимара, казалось, с каждым днем все больше становилась похожей на скелет. Она вспомнила, как разрывалась надвое, отправляясь с ней к работорговцам в гавани. Гул недоверия. Толчок оцепеневшей необходимости. Маленькие пальчики, сжимающие ее руку в тревожном доверии.

И с такой силой, что у нее закатились глаза, она пожалела, что просто не удержала этот скелетик, не оставила его в своем убогом кругу… и не умерла вместе со своей единственной дочерью. Мимарой.