Ричард Бэккер - Воин Доброй Удачи [litres]

– Это значит, – сказала Эсменет, и в ее улыбке было столь же мало материнского тепла, как и в острие ножа, – что твоя жизнь – твоя жизнь, Нари, принадлежит мне.

Девушка сглотнула и кивнула с тем же видом ученой покорности.

Эсменет прижала острие ножа к мягкому изгибу ее горла.

– Твоя душа, – продолжала благословенная императрица Трех Морей, – принадлежит моему мужу.

– Майтанет распустил армию жрецов по всему городу, – сказал Имхайлас, в изнеможении откидываясь на спинку потертого дивана. Нари, теперь уже одетая и почти до смешного кроткая, сидела, скрестив ноги, на полу у его ног, держа чашу с разбавленным вином в очередной позе ритуального раболепия. Эсменет сидела на краешке своей койки и наблюдала за ними, сгорбившись и упершись локтями в бедра. Мир за ставнями погрузился во тьму. Единственный фонарь освещал комнату, отбрасывая беспорядочные тени сквозь охристый мрак.

– Глашатаи, – продолжал экзальт-капитан, – только в полном облачении и размахивающие курильницами на посохах… – Его глаза впились в Эсменет в полумраке, свет лампы отражался двумя блестящими белыми точками низко на их радужках. – Он говорит, что вы сошли с ума, ваша милость. Что вы – вы! – предали своего мужа.

Эти слова выбили ее из колеи, хотя она совершенно не удивилась. Майтанету не нужно быть дунианином, чтобы понять важность соблюсти законность.

Келлхус объяснял ей, как живут народы и какой должна быть политика, объяснял, как все работает подобно сиронжийским автоматам, столь ценимым любящей все модное кастовой знатью.

– Все государства воздвигнуты на спинах людей, – сказал он ей после окончательной капитуляции Верховного Айнона. – Их действия, то, что они делают изо дня в день, соединяются, как колеса и шестеренки, от каменщика до сборщика налогов и раба-телохранителя. И все действия возводятся на спине веры. Когда люди отворачиваются от своих убеждений, они отворачиваются от своих действий, и весь механизм выходит из строя.

– Так вот почему я должна лгать? – спросила она, глядя на него с подушки.

Он улыбнулся так же, как всегда, когда она выказывала свое пронзительное невежество.

– Нет. Думать в этих терминах, Эсми, значит думать, что честность – это та цель, которая стоит перед тобой.

– И какова же тогда твоя цель?

Он пожал плечами.

– Эффективность. Массы всегда будут погрязать во лжи. Всегда. Конечно, каждый человек будет думать, что он верит в истину. Многие даже будут оплакивать силу своего убеждения. Поэтому, если ты скажешь правду об их обмане, они назовут тебя лгуньей и откажут тебе в праве на власть. Единственный выход для правителя – это говорить то, что требуется, смазывая речь маслом, общаться таким образом, чтобы облегчить работу машины. Иногда это будет правдой, возможно, но чаще это будет ложью.

Говорить, смазывая речь маслом. Из всех аналогий, которые он использовал, чтобы проиллюстрировать более глубокий смысл вещей, ни одна не волновала ее так сильно. Никто так сильно не напоминал ей об Акхеймионе и о его роковом предостережении.

– Но… – попыталась уточнить она.

– Как я пришел к власти? – спросил Келлхус, как всегда, видя ее мысли. На его лице появилась печальная улыбка, как будто он вспоминал о тех эскападах, которые лучше всего забыть. – Люди делают то, во что они уже верят, мерой того, что истинно или ложно. То, что они называют разумом, – это просто оправдание. Массы всегда будут верить в ложь, потому что фантазия их предков всегда является их правилом. Я пришел к власти, давая им одну за другой истины, маленькие истины, для которых у них не было никакого правила. Я преследовал немыслимые последствия того, во что они уже верили, приобретая все более серьезную законность, пока, в конце концов, люди не сделали меня своим единственным правителем. Восстание, Эсми. Я вел долгое и тяжелое восстание. Мелкое ниспровержение мелочных предположений предшествует всем истинным потрясениям веры.

– Значит, ты лгал?

Легкая улыбка.

– Я направлял. Я направил людей к меньшей лжи.

– Тогда что является правдой?

Он засмеялся, сияя, как будто его смазали маслом.

– Ты бы назвала меня лжецом, если бы я сказал тебе, – ответил он.

И Имхайлас, и Нари смотрели на нее в тревожном ожидании, и ей казалось чудом, что она может быть настолько беспомощной в реальности, и все же держать такие души в рабстве – просто потому, что они верили, что она обладает властью над ними. Так же, как верили бесчисленные тысячи людей, поняла она.

Майтанет убрал главу Новой Империи – ее саму. Теперь он просто делал то, что сделал бы любой узурпатор: говорил, смазывая речь маслом. Он должен был дать массам повод продолжать действовать по-старому. Иначе все колеса и шестеренки перестанут вращаться согласованно и весь механизм рухнет. Каждое дворцовое восстание принимало такую форму.

Только точность и быстрота исполнения отличали его, дунианина, от других захватчиков.

– Народ никогда ему не поверит! – воскликнул, наконец, Имхайлас. – Я в этом уверен!

Ее захлестнула волна смирения.

– Да, – сказала она, уткнувшись лбом в ладонь. – Так и будет.

Его история была достаточно проста и правдоподобна. Машина была сломана, и он, Майтанет, был избран тем, кто ее починит.

– Как же так? Да и как они могли?

– Потому что он добрался до них первым.

Все трое были погружены в последствия этого катастрофического факта.

Никто не мог оставаться в присутствии Анасуримбора Келлхуса так долго, как она, без того, чтобы развить острое понимание в своей душе: понимание мыслей, страстей и, самое главное, образцов поведения. Если раньше ей не хватало проницательности, то лишь потому, что она так долго занимала центр власти. Ничто так не притупляет внутренний взор, как привычка.

Но теперь… Майтанет уничтожил все, что она знала, и казалось, она могла видеть себя со странной ясностью. Беглая императрица. Потерявшая детей мать. Круговорот смятения, отчаяния, ненависти и еще какого-то странного промежуточного состояния – чувства столь же безжалостного, сколь и оцепенелого. Чувства прохождения сквозь все невзгоды, чтобы выжить.

Нечувствительность. Это была единственная сила, которой она обладала, и поэтому она изо всех сил старалась удержать ее.

– Он называет себя императорским хранителем, – продолжал Имхайлас, и его глаза слезились от разочарования и отвращения.

– А что насчет армии? – услышала Эсменет свой вопрос. Только боль в горле говорила ей о его важности.

Теперь в Имхайласе было столько же откровенного ужаса, сколько раньше – взволнованной торжественности.

– Говорят, Антирул встречался с ним в храме Ксотеи, – сказал он, – и этот предатель публично поцеловал его колено.