Ричард Бэккер - Воин Доброй Удачи [litres]

Акхеймион сел, склонившись головой к коленям, и сделал все возможное, чтобы избавиться от накатывавшей на него тошноты. Он всматривался в темноту, ища Клирика и капитана. По какой-то причине они всегда отступали на небольшое расстояние от остальных, когда разбивали лагерь. Он видел их то высоко на холме, то за деревом. Нелюдь сидел, так низко склонив голову, что казалось, будто он стоит на коленях, в то время как лорд Косотер, как это почти всегда бывало, бормотал над ним, произнося слова, которые невозможно было расслышать.

Просто одна из многих загадок.

Старый волшебник выплюнул остатки огня, скопившегося в его легких, и зашаркал к двум фигурам. Клирик присел на корточки, прижавшись щекой к коленям, и слушал с пустыми и черными глазами. Последние лучи света, казалось, задержались на обнаженных контурах его головы и рук. Кроме гетр и изодранных остатков церемониального килта на нем была только нимильская кольчуга, замысловатые звенья которой каким-то образом умудрялись блестеть, несмотря на то что были заляпаны грязью. Капитан стоял над ним, издавая все то же еле слышное бормотание. Его волосы вяло свисали на щели между деталями кольчуги – черные с проседью веревки. А плиссированная айнонская туника, поношенная уже в начале их экспедиции, довольно сильно воняла – хотя Акхеймион едва мог чувствовать запах чего-либо, кроме собственного гниющего одеяния.

Они оба подняли головы и вместе уставились на старика – один неземным взглядом, другой не совсем нормальным.

Все вокруг охватила нешуточная тревога.

– Квирри… – Друз был потрясен тем, как хрипло прозвучал его голос. – Я… Я слишком стар для этого… такой темп.

Не говоря ни слова, нелюдь повернулся и принялся рыться в своей сумке – одной из немногих вещей, которые им удалось унести из Кил-Ауджаса. Он вытащил кожаный мешочек, и Акхеймион поймал себя на том, что мысленно взвешивает его, прикидывая, сколько щепоток там осталось на близкое и далекое будущее. Клирик развязал шнурок, просунул внутрь большой и указательный пальцы.

Но лорд Косотер остановил его взмахом руки. Еще одна боль пронзила старого волшебника, на этот раз окрашенная намеками на панику.

– Сначала нам нужно поговорить, – сказал капитан. – Как святому ветерану со святым ветераном.

Акхеймиону показалось, что их предводитель усмехнулся, превозмогая презрение, которое обычно отражалось на лице этого человека. На мага обрушилась какая-то деморализующая волна. И что теперь? Почему? Почему этот сумасшедший дурак настаивает на том, чтобы усложнить и запутать простые вещи?

Ему нужна была щепотка.

– Конечно, – сухо ответил старый волшебник.

Что может быть проще этого?

Капитан смотрел на него мертвыми глазами.

– Остальные, – наконец, спросил он. – Что они говорят?

Акхеймион изо всех сил постарался соответствовать взгляду безумца.

– Они беспокоятся, – признался он. – Они боятся, что у нас больше нет сил добраться до сокровищницы.

Косотер ничего не ответил. Благодаря хоре у него под броней, там, где должно было быть его сердце, пульсировали пустота и угроза.

– Но что с того? – сердито спросил Друз. Все, что ему было нужно, – это щепотка квирри! – Разговоры тоже нарушают какое-то правило тропы?

– Разговоры, – сказал капитан, сплюнув себе под ноги. – Мне наплевать на ваши разговоры…

Улыбка этого человека напомнила Акхеймиону о мертвых, которых он видел на полях сражений Первой Священной войны, о том, как солнце иногда сжимало плоть на лицах павших, вызывая мертвенные ухмылки.

– Только бы вы не ныли, – добавил лорд Косотер.

Шранки. Север – это всегда шранки.

Она бежала от них в Кил-Ауджасе, а теперь бежит от них здесь, в Космах. На Андиаминских Высотах, где все вращалось вокруг Великой Ордалии и Второго Апокалипсиса, не проходило и дня, чтобы она не слышала что-нибудь о Древнем Севере – это случалось так часто, что девушка открыто насмехалась над его упоминанием. На самом деле она говорила что-то вроде: «О да, Север…» или «Сакарп? Неужели?» Была какая-то нелепость в этих далеких местах, ощущение ничтожных людей, скребущих бессмысленную землю. «Пусть они умрут, – думала Мимара иногда, когда слышала о голоде в Айноне или о чуме в Нильнамеше. – Что для меня эти люди? Эти места?»

Дура… вот кем она была. Жалкая маленькая девка.

Души и дух путников укрепились с помощью квирри, артель довольно быстро бежит по качающейся земле – даже Акхеймион, который был в очевидном затруднении до разговора с Клириком и его лечебной щепотки. Нелюдь ведет их, и над его правой бровью плавает низкая и блестящая Суриллическая точка. Освещение вытягивает в темноту их похожие на ножницы тени, то обнажая извилистые дуги их рук и ног, то роняя их в слишком глубокие темные участки, где они становятся неразличимыми. В Кил-Ауджасе они на каждом шагу были запечатанными в непроницаемом камне, теперь же им кажется, что они мчатся сквозь пустоту, что вокруг нет ничего, кроме узких коридоров из земли, стволов и разветвляющихся перекрещенных веток. Ничего. Никаких Каменных Ведьм-убийц. Никаких непристойных шранков. Ни пророчеств, ни армий, ни охваченных паникой народов.

Только Шкуродеры и их мечущиеся тени.

По какой-то непонятной причине образы из прежней жизни Мимары на Андиаминских высотах преследуют ее душу. Позолоченная глупость. Чем дальше она уезжает от матери, тем более чужой становится для себя. Она съеживается при мысли о своем прежнем «я»: бесконечное напряжение, чтобы стоять в стороне, бесконечное позерство, чтобы не убеждать других, – как они могли не видеть ее насквозь в какой-то мере? – но уверить себя в каком-то ложном моральном превосходстве…

Девушка понимает, что выживание – это своего рода мудрость. Мудрость скальпера.

Она чуть не фыркает вслух при этой мысли. Во время бега, кажется, нет ничего более верного. Все вещи погибают. Все вещи слабы, отвратительны. Все они – не более чем тщеславие вечно обиженных.

– Улыбаешься? – слышит Мимара чей-то голос.

Она оборачивается и видит, что Сома шагает рядом с ней. Высокий кастовый аристократ. Худощавый и широкоплечий. В порванной и мятой одежде он напоминает отвергнутого принца, о котором мечтали другие девушки в борделе – легендарного клиента, который скорее спасет, чем оскорбит.

Его глаза с темными ресницами, кажется, смеются. Мимара понимает, что в нем есть неумолимость, которой она не вполне доверяет. Сила, несоизмеримая с его щегольским характером.

– Мы все… начинаем смеяться… в определенный момент… – говорит он между вдохами.

Она отворачивается, сосредоточившись на тех клочках земли, которые видит между тенями. Ей известно, что на долгом и трудном пути подвернутая лодыжка означает смерть…