Ричард Бэккер - Воин Доброй Удачи [litres]

Его смех был странным, как будто безумные силы разрушили юмор, лежащий в его основе.

– И ты будешь доверять… тому, что я тебе скажу? – спросил он, и голос его дрогнул от необъяснимого напряжения. – Словам… сумасшедшего?

– Да. Хотя бы потому, что я знаю: истина – вот твое безумие.

Эти слова сопровождались каким-то ликованием, в котором она тут же раскаялась, зная, что ее сын уже видел это, и опасаясь, что он откажет ей из-за простого извращения. Даже будучи маленьким ребенком, он всегда стремился подавить все яркое в ней.

– Вдохновенные слова, мать. – Его тон был тонким и пустым, как будто он передразнивал свою старшую сестру, Телиопу. – Очень добрый отец предупредил тебя, чтобы ты никому не доверяла. Ты не можешь видеть тьму, которая предшествует твоим мыслям, но в отличие от большинства душ ты знаешь, что тьма существует. Ты понимаешь, как редко являешься автором того, что говоришь и делаешь… – Он поднял скованные руки для хлопка, который так и не прозвучал. – Я под впечатлением, мать. Ты понимаешь тот трюк, который мир называет душой.

– Трюк, который может быть спасен… или проклят.

– А что, если искупление – это просто еще одна форма проклятия? Что, если единственное истинное спасение заключается в том, чтобы увидеть трюк насквозь и принять забвение?

– А что, если, – ответила Эсменет с некоторым раздражением, – эти вопросы можно обсуждать бесконечно, не надеясь на их разрешение?

В мгновение ока манеры Телиопы исчезли, сменившись горбатой обезьяной, ухмыляющейся и смеющейся.

– Это отец так на тебя подействовал!

– Я устала от твоих игр, Айнрилатас, – сказала императрица с яростью, которая, казалось, набирала силу в звуке ее голоса. – Я понимаю, что ты можешь видеть мои мысли по моему голосу и лицу. Я понимаю твои способности так же хорошо, как любой человек без дунианской крови. Я даже понимаю, в каком затруднительном положении нахожусь, просто разговаривая с тобой!

Снова смех.

– Нет, мать. Ты, разумеется, не понимаешь. Если бы ты понимала, то утопила бы меня много лет назад.

Она почти вскочила на ноги, такова была внезапная сила ее гнева. Но тут же спохватилась.

«Помни, Эсми, – предостерег ее Келлхус, – никогда не позволяй своим страстям управлять тобой. Страсти делают тебя простой, легкой добычей для его влияния. Только извиваясь, размышляя над своими размышлениями, ты сможешь выскользнуть из его хватки…»

Айнрилатас наклонился вперед. Его лицо было жадным с изменчивой смесью противоречивых страстей – лицо, похожее на нечто острое, перебирающее осколки ее души.

– Ты слишком полагаешься на советы отца… «Но ты должна знать, что я твой муж, каков он есть на самом деле», – сказал он, и его интонации почти совпали с интонациями Келлхуса. – Даже дядя, когда он говорит, разбирает и складывает свои слова, чтобы подражать тому, как звучат другие, – чтобы скрыть бесчеловечность, которую я так люблю выставлять напоказ. Мы дуниане… мы не люди, мать. И вы… Вы для нас дети. Смешно и восхитительно. И так невыносимо глупо.

Благословенная императрица Трех Морей могла только в ужасе смотреть на сына.

– Но ты же знаешь… – продолжал Айнрилатас, пристально глядя на нее. – Кто-то другой сказал тебе об этом… И почти точно такими же словами! Кто? Волшебник? Легендарный Друз Акхеймион – да! Он сказал тебе это в последней попытке спасти твое сердце, не так ли? Ах… Мать! Теперь я вижу тебя гораздо яснее! Все эти годы сожалений и взаимных обвинений, разрываясь между страхом и любовью, застряв с детьми – такими злыми, одаренными детьми! – теми, кого ты никогда не сможешь понять, никогда не сможешь полюбить.

– Но я действительно люблю тебя!

– Нет любви без доверия, мать. Только нужда… голод. Я – отражение этого, не больше и не меньше.

У нее перехватило горло. Слезы подступили к ее глазам и горячими струйками потекли по щекам.

Ему это удалось. В конце концов ему это удалось…

– Будь ты проклят! – прошептала она, вытирая глаза. Избитая и измученная – вот что она чувствовала после нескольких минут общения с сыном. А слова! То, что он сказал, будет мучить ее еще долгие ночи – и даже дольше.

– Это была ошибка, – пробормотала она, отказываясь смотреть на его мрачную фигуру.

Но как только она повернулась, чтобы дать рабам знак уходить, он сказал:

– Отец прекратил любое общение.

Эсменет откинулась на спинку сиденья, тяжело дыша и бессмысленно уставившись в пол.

– Да, – ответила она.

– Ты одинока, затеряна в глуши тонкостей, которые не можешь постичь.

– Да…

Наконец она подняла глаза и встретилась с ним взглядом.

– Ты сделаешь это для меня, Айнрилатас?

– Доверие. Доверие – это единственное, к чему ты стремишься.

– Да… Я… – Что-то вроде смирения охватило ее. – Ты мне нужен.

С последовавшими ударами сердца в ней вскипели невидимые чувства. Знамения. Размышления. Вожделения.

– Нас может быть только трое… – в конце концов сказал Айнрилатас. И снова безымянные страсти заскрипели в его голосе.

Благословенная императрица опять сморгнула слезы, на этот раз от облегчения.

– Конечно. Только твой дядя и я.

– Нет. Не ты. Мои братья… – Тяжелое дыхание заглушило его голос.

– Братья? – переспросила она скорее с тревогой, чем с любопытством.

– Кел… – сказал пленник со звериным ворчанием. – И Самми…

Священная императрица напряглась. Если Айнрилатас искал роковую щель в ее броне, то он ее обнаружил.

– Я не понимаю, – ответила она, сглотнув. – Самми… Самми, он…

Но фигура, к которой она обращалась, уже не была человеком. Анасуримбор Айнрилатас поднялся с медленной неторопливостью танцора, а затем бросился вперед, вытянув руки и ноги, напрягаясь в цепях. Он стоял там, весь в слюне и с прищуренными от страсти глазами, его обнаженные руки и ноги с выступившими венами и бороздками мышц напряглись и дрожали. Эсменет не могла не заметить, что ее щитоносцы съежились за плетеными ширмами, предназначенными для нее.

– Мать! – закричал ее сын, и его глаза загорелись убийством. – Мать! Подойди! Ближе!

Что-то от ее первоначальной непроницаемости вернулось. Это… Это был ее сын, каким она знала его лучше всего.

Зверь.

– Покажи мне свой рот, мать!

Женщина по имени Псатма Наннафери предстала перед падираджой и его грубым двором так же, как и все другие знатные пленницы, раздетая догола и закованная в железо. Но там, где других привлекательных женщин встречали похотливыми возгласами и криками – унижение, как понял Маловеби, было такой же частью процесса, как и приговор падираджи, – короткий марш Псатмы Наннафери вниз, к Фанайялу, сопровождало странное молчание. Слухи об этой женщине, решил колдун Мбимаю, быстро распространились среди людей пустыни. Тот факт, что он их не слышал, только разжигал его любопытство, а также напоминал ему, что он остается чужаком.