Джо Аберкромби - Холодное железо: Лучше подавать холодным. Герои. Красная страна

Кальдер смотрел, словно не в силах понять, что говорит Зобатый.

— Скольких ты убил? Так вот чем ты зарабатываешь на жизнь! Убийца!

— Я названный.

— А-а, так ты в этом преуспел еще больше остальных. Так чего тебе стоит убить еще одного? На этот раз с целью! Ты мог бы все это прекратить! Ты же его, ублюдка, сам терпеть не можешь!

— Это неважно, Кальдер, могу я или не могу. Он вождь.

— Это он сейчас вождь, а расколоть ему башку топором, и он уже грязь. Никто на него и не взглянет.

— Почему. А я?

Они долго смотрели друг на друга, по-прежнему в темноте, лишь смутно белело лицо Кальдера и горячечно блестели его глаза. Вот его взгляд скользнул по руке Зобатого, сжимающей рукоять меча.

— Ты убьешь меня?

— Да брось ты, — отмахнулся Зобатый. — Но придется рассказать Черному Доу.

— Рассказать… о чем?

— Что ты упрашивал меня его убить.

— Не думаю, что ему это очень понравится.

— Как и мне.

— Думаю, он вырежет на мне кровавый крест, затем повесит, затем сожжет, и это еще не самое худшее.

— Пожалуй, да. Так что тебе лучше бежать.

— Бежать? Куда?

— Куда глаза глядят. Я дам тебе время. Скажу ему обо всем завтра. А рассказать я должен. Тридуба, он бы так поступил, — пояснил Зобатый, даром что Кальдер о причине не спрашивал, и потому прозвучало на редкость нелепо.

— Тридуба убило, ты же знаешь. Ни за что ни про что, все равно что из ниоткуда.

— Неважно.

— Ты никогда не думал, что не мешало бы тебе поизображать кого-нибудь другого?

— Я слово дал.

— Честное убивческое? На хере Скарлинга, наверно, клялся, не иначе?

— Не довелось. Просто дал слово. От себя.

— Черному-то Доу? Он несколько дней назад пытался меня убить, а я должен, видите ли, сидеть сложа руки в ожидании, когда он снова это сделает? Да этот гад коварней вьюги!

— Неважно. Я сказал ему «да».

Хотя, мертвые, лучше бы он этого не делал. Сто раз уже пожалел.

Кальдер кивнул, горько улыбаясь.

— Ага, он слово дал. А добрый старый Зобатый — как резак, если уж сказал, то как отрубил. Неважно, кто при этом порежется.

— Сказать все равно придется.

— Но завтра, — Кальдер пятился, по-прежнему с кривой ухмылкой на лице. — А пока ты даешь мне время.

Шаг за шагом, все ниже по холму.

— Ты ему не скажешь. Я же тебя знаю, Зобатый. Ты меня ребенком растил, не так ли? Ты же не пес Черного Доу. Может, кто-то, но не ты.

— Дело не в костях, да и не в собаках. Я дал слово и завтра его сдержу.

— А вот и нет.

— Почему же. Да.

— Не-а, — ухмылка Кальдера истаивала во мраке, — не скажешь.

Зобатый постоял под ветром, хмурясь в пустоту. Скрежетнул зубами, схватил себя за волосы и, согнувшись, в отчаянии сдавленно зарычал. Он не чувствовал этой ямины с той самой поры, как Васт Никогда продал его и попытался убить после восьми лет дружбы. И ему бы это удалось, если б не Жужело. Теперь неясно, кто выволочет его, Зобатого, из этой вот передряги. Да и как это сделать. На этот раз предательство совершает он, Зобатый. Что бы он ни сделал, как бы ни поступил, оно будет совершено, в отношении того или другого. Всегда поступай по-правильному — казалось бы, держись этой заповеди, и все легко и просто. А когда сама эта правильность является неправым делом? Вот это вопрос так вопрос.

Ваше августейшее величество,

поле сражения наконец окутала мгла. Сегодня были совершены великие деяния. Великие деяния, великой ценой. С глубоким огорчением извещаю Вас, что лорд-губернатор Мид погиб, сражаясь с большой личной отвагой за дело Вашего величества рядом со многими своими подчиненными. С рассвета до заката шла ожесточенная битва за городок Осрунг. Утром был взят частокол, а северяне отогнаны за реку, но они ударили свирепой контратакой и снова заняли северную часть города. Теперь обе стороны вновь разделяет река.

На западном фланге с более заметным успехом действовал генерал Миттерик. Дважды северяне отражали его атаки на Старый мост, но с третьей попытки они наконец оказались сломлены и бежали к низкой стене на некотором расстоянии от открытых полей. Сейчас Миттерик переправляет через реку кавалерию, готовясь с первым светом броситься в атаку. Из своей палатки я могу видеть штандарты Второго и Третьего полков Вашего величества, дерзко развевающиеся над землей, еще несколько часов назад удерживаемой северянами.

Тем временем генерал Челенгорм, реорганизовав свою дивизию и усилив ее за счет резервов из рекрутских полков, готовится с ошеломительной силой двинуться на штурм Героев. Я рассчитываю держаться завтра вблизи него, лицезреть его успех и известить Ваше величество о поражении Черного Доу, как только будут отвоеваны камни на вершине.

Засим остаюсь Вашим преданнейшим и недостойным слугой,

Горст вручил письмо Рургену, стиснув зубы от внезапной боли в плече. Болело все. Ребра ныли еще сильнее, чем вчера. Подмышка являла собой сплошную зудящую борозду там, где в нее упирался нагрудник. Откуда-то взялся порез между лопатками именно в том месте, где спина недосягаемей всего. «Хотя я, несомненно, заслуживаю худшего и, возможно, удостоюсь его прежде, чем мы разделаемся с этой никчемной долиной».

— А может, его Унгер передаст? — сказал Горст.

— Унгер! — позвал Рурген.

— Чего? — донеслось снаружи.

— Письмо!

Слуга помоложе сунулся в палатку, протягивая на ходу руку. Будучи вынужден подойти ближе, он страдальчески поморщился, и тут Горст разглядел, что правую сторону его лица закрывает большая повязка, пропитанная засохшей кровью.

— Что это у тебя? — воззрился Горст.

— Ничего.

— Ха, — хмыкнул Рурген. — Ты вот расскажи ему.

Унгер нахмурился.

— Да какая разница.

— Фельнигг припечатал, — признался за него Рурген, — коль уж вы спросили.

Горст вскочил со стула, забыв про боль.

— Полковник Фельнигг? Помощник маршала Кроя?

— Попался я ему на дороге. Да и ладно. Всего делов.

— Хлестнул его плетью, — пояснил Рурген.

— Хлестнул… тебя? — прошептал Горст.

Он стоял, вперившись в пол. Потом нацепил длинный клинок, который отдраенный, наточенный и в ножнах лежал рядом, на столе.

Унгер с поднятыми руками загородил господину дорогу.

— Прошу, не надо безрассудства.

Горст отпихнул его, откинул клапан палатки, вышел в прохладу ночи и размашисто зашагал по примятой траве.

— Умоляю, будьте благоразумны! — неслось сзади. — Не натворите глупостей!

Горст удалялся, не останавливаясь.

Палатка Фельнигга торчала на склоне невдалеке от обветшалого амбара, приспособленного маршалом Кроем под штаб. Через клапан в ночь сочился жидкий свет фонаря, выхватывая пятачок перепачканной травы, пучок взъерошенной осоки и лицо драматически скучающего часового.