Джо Аберкромби - Холодное железо: Лучше подавать холодным. Герои. Красная страна

— Безусловно, рассказ Фельнигга занимателен и даже берет за душу, — лениво говорил картежник, тасуя колоду. — Из всего, что за сегодня слышал, я б это дельце по храбрости вторым поставил.

— А первым что? Только чур: обед рационом его величества не в счет, — глумливо спросил кто-то, вызвав среди собутыльников пьяный смех.

— Я вообще-то о дочери лорд-маршала. Лично я героям предпочитаю героинь, они выгоднее смотрятся на портретах.

— Вы о Финри дан Крой? — насторожился Горст. — Так она разве не у отца в ставке?

— Как, вы не слышали? — снова воспрял Фельнигг, дыша кислым перегаром. — Тут такое было, черт побери! Она была у Мида в той гостинице, когда вдруг откуда ни возьмись налетели северяне и порубили всех, нашего лорд-губернатора со свитой в том числе. Всех, прямо в зале! А ее взяли то ли в плен, то ли в заложники. Так вот, она выкрутилась, да еще и, представляете, выговорила освобождение шестидесяти раненых! Что скажете? Еще вина?

Горст не знал, что сказать, голова закружилась, бросило в жар. Не обратив внимания на предложенную бутылку, Горст повернулся и без слов вышел из палатки на холодный ночной воздух. Часовой тщетно пытался отскоблить себя дочиста. Он укоризненно взглянул на Горста, тот виновато отвел глаза, не находя смелости извиниться…

Она была вот она. Стояла у невысокой стены перед штабом маршала Кроя, в форменном плаще с чужого плеча, и уныло смотрела на долину, придерживая у горла воротник. Горст подошел. Его словно притягивало веревкой. «Веревка вокруг моего хера. Таскающая меня за мои инфантильные, саморазрушительные страсти по всяким гнусным, сбивающим с толку происшествиям, из одного в другое».

Финри повернула голову, и от вида ее покрасневших заплаканных глаз Горсту перехватило дыхание.

— Бремер дан Горст? Как вы здесь оказались?

Она уже снова смотрела в другую сторону. Голос у нее был тусклым.

«Да так, шел убить первого помощника твоего отца, но тот предложил мне пьяную похвалу, поэтому я выпил с ним за мой героизм. В этом есть что-то анекдотичное…»

Горст поймал себя на том, что пристально смотрит на ее лицо. Смотрит и взгляд не может отвести. Фонарь очерчивал ее профиль золотом, в том числе и пушок над верхней губой. Ужас: а вдруг она возьмет и обернется. И увидит, как он пялится. «Разве можно вот так таращиться на женские губы? Губы замужней женщины. Красивой-прекрасивой, но замужней». А и пусть смотрит. Он этого даже хочет. Пускай повернется и увидит. Но она, конечно, этого не сделает. «С чего бы женщине вообще на меня смотреть? Я люблю тебя. Люблю так, что мне больно. Больнее всех ударов, что я сегодня получил. И даже тех, которые нанес. Я люблю тебя так, что обосраться. Ну скажи мне это. В смысле, не насчет «обосраться», а это, первое. Ну чего тебе стоит? Скажи, и будь ты проклята!»

— Я слышал, что… — произнес он едва ли не шепотом.

— Да, — сказала она.

Деликатно-неловкая пауза.

— А вы…

— Да. Продолжайте, вы все можете мне высказать. Что я прежде всего не должна была там оказаться. Давайте же, говорите.

Снова пауза, еще более неловкая. Одолеть бездну между умом и устами было для него чем-то немыслимым, свыше сил. И смелости. А у нее это выходило так легко, что дух захватывает.

— Вы привели обратно людей, — удалось ему кое-как промямлить. — Спасли жизни. Вы должны гордиться…

— О да, уж и впрямь героиня. Все так гордятся, просто деваться некуда. Вам знакома Ализ дан Бринт?

— Нет.

— Я тоже, собственно, толком ее не знала. Если честно, считала ее за глупышку. Она была со мной. Вон там, — Финри кивком указала в сторону непроглядной долины. — И она там по-прежнему. Как вы думаете, что с ней происходит, пока мы с вами стоим здесь и разговариваем?

— Ничего хорошего, — проронил Горст, не успев осмыслить этих слов.

Она удостоила его взгляда искоса.

— Что ж. По крайней мере, вы говорите то, что на самом деле думаете.

И, повернувшись спиной, медленно пошла вверх по склону к штабу отца, оставляя его стоять, как всегда, с приоткрытым ртом, из которого так и не вылетят слова, не предназначенные ни для чьих ушей.

«О да, я всегда говорю то, что на самом деле думаю. Я вот подумал, а конец ты у меня пососать не желаешь? Ну пожалуйста! Или язычок в рот? Да какое там — обняться, и то было бы достаточно».

Финри исчезла под низкой притолокой амбара; дверь закрылась, а с ней и излившийся наружу свет.

«Ну хотя бы взяться за руки? Нет? Эй, ну хоть кто-нибудь?»

Снова зарядил дождь.

«Ну хоть кто-нибудь…»

Кальдер неприкаянно брел в ночи на огни за стеной Клейла, потрескивающие и пошипывающие под взвесью дождя. Опасность грозила ему давно и никогда еще не подходила так близко, но губы ему, как ни странно, по-прежнему кривила дерзкая ухмылка.

Отец мертв. Брат тоже. Старый друг Зобатый и тот против него. Интриги ни к чему хорошему не привели. Все заботливо посеянные семена не дали никакого, пусть даже самого плохонького, самого хилого всхода. Из-за своего неусидчивого нрава и некоторой лишки дешевой выпивки Мелкого он совершил нынче большую, ужас какую большую ошибку, и поплатится за нее жизнью. Скоро. Самым жутким образом.

Но было и ощущение силы. Свободен. Уже не младший сын, не младший брат. Не коварный, вынужденный лгать и изворачиваться, трусишка. Пульсирующая боль в том месте, где он ободрал костяшки о кольчугу Тенвейза, ему даже нравилась. Впервые в жизни он ощущал себя… храбрым.

— Что там наверху стряслось? — грянул из темени голос Глубокого.

Несмотря на то, что прозвучал он со всей внезапностью из-за спины, Кальдер не только не вздрогнул, но и ухом не повел.

— Я совершил ошибку, — ответил он со вздохом.

— Ну тогда впредь не совершай другую, что бы ты ни делал, — вставил откуда-то справа Мелкий.

А за ним Глубокий:

— Ты же, я так понимаю, не думаешь завтра участвовать в сражении?

— Ну почему. Подумываю.

В ответ пара тревожно-изумленных вздохов.

— Прямо-таки сражаться? — переспросил Глубокий.

— И именно ты? — углубил вопрос Мелкий.

— Лучше давай делай ноги, и до восхода мы будем в десятке миль отсюда. Нет никакого резона, чтобы…

— Нет, — сказал Кальдер.

Тут и думать не о чем. Бежать он не может. Кальдер десятилетней давности — тот, кто, не задумываясь, приказал убить Форли Слабейшего — уже скакал бы во весь опор на первой же лошади, которую успел бы украсть. Однако теперь у него была Сефф и нерожденный ребенок. Если он, Кальдер, останется платить за собственную глупость, то Доу может удовлетвориться тем, что растерзает его перед гогочущей толпой, но Сефф не тронет, чтобы Кол Ричи чувствовал себя ему обязанным. Если же бежать, то Доу непременно ее повесит, а этого допустить нельзя. Такое просто немыслимо.