Джо Аберкромби - Холодное железо: Лучше подавать холодным. Герои. Красная страна

— И это нынче именуется названными? Пара грозных имен, за которыми прячется кто? Пара строптивых слюнтяев!

Сделав язык трубочкой, Доу харкнул в грязь между Железноголовым и Золотым.

— Рудда Тридуба был сволочугой упрямым, Бетод сволочугой лукавым, Девять Смертей сволочугой злобным, но мертвым ведомо: бывают моменты, когда мне их просто-таки не хватает. То были мужчины! — это слово он с брызгами слюны рявкнул Железноголовому в лицо так, что все поежились. — Когда они говорили что-то, то они, язви их, это и де-ла-ли!

Железноголовому подумалось, что неплохо бы на всякий случай отступить, да по-быстрому, учитывая, что оружие Черный Доу держал наготове, а значит, промедление смерти подобно. На схватку с ним его тянуло не больше, чем на схватку с Союзом, а то и меньше. Так что хорошо, что сунуться своим сломанным носом под горячую руку додумался Золотой.

— Я с тобой, вождь! — попытался подпеть он. — Всегда и всюду!

— Ты-то? — Доу повернулся к нему, презрительно кривя губы. — Ах, как мне, драть твою, повезло!

И, оттеснив Гламу плечом, повел своих людей в сторону стены. Оглянувшись, Железноголовый увидел, как на него из-под седых бровей поглядывает Кернден Зобатый.

— Что? — сердито спросил Железноголовый.

— Ты знаешь что, — с тем же выражением сказал Зобатый.

Он протиснулся между Кейрмом и Гламой. И эта пара еще считается боевыми вождями. Или даже людьми, если на то пошло. Хотя, если зрить в корень… Трусость, жадность и себялюбие нынче никого не удивляют. Уж такие времена.

— Ах они черви, что один, что другой, — шипел Доу, когда с ним поравнялся Зобатый.

Доу впился пальцами в старую известняковую кладку; раскачав, выдрал оттуда камень и стоял, напрягая все мышцы. Губы его беззвучно шевелились, как будто он не мог решить, то ли швырнуть каменюку вниз по склону, то ли размозжить кому-нибудь череп, то ли самому садануться об нее лицом. В конце концов он лишь в глухом отчаяньи зарычал и беспомощно сунул камень туда, откуда извлек.

— Надо их уничтожить. Может, так я и сделаю. Может быть. Спалю к хренам, обоих.

Зобатый поморщился.

— Не знаю, вождь, загорятся ли они в такую погоду.

Союз внизу скапливался ужасающим числом и, судя по всему, выстраивался в боевой порядок. Рядами. Тьма-тьмущая густых рядов.

— Похоже, они скоро двинутся.

— А чего б им не двигаться? Железноголовый этих гадов считай что сюда пригласил.

Доу, ощерясь, поперхнулся влажным воздухом и фыркнул, как готовый к броску бык. Дыхание его исходило паром.

— Ты вот думаешь, легко быть вождем?

Он повел плечами, словно цепь на шее непомерно тяжела.

— Это, считай, то же самое, что волочить сраную гору через дерьмо. Тридуба мне говорил. Говорил, что всякий вождь обречен на одиночество.

— Земля все еще за нас, — Зобатому подумалось, что надо бы сделать упор на что-нибудь хорошее. — Да и дождь нам в подмогу.

Доу лишь нахмурился.

— Как только они, черт возьми…

— Вождь!

Сквозь толпу суровых карлов продирался какой-то паренек в кожушке, темном от сырости.

— Вождь! Ричи тяжко приходится в Осрунге! Они взяли мост, сеча идет на улицах! Ему нужно, чтобы кто-то… Ух!

Доу схватил его сзади за шею, грубо дернул к себе и повел его голову в сторону Деток и солдат Союза, кишащих внизу, как муравьи в растревоженном муравейнике.

— Ты считаешь, у меня есть свободные люди? А, чтоб тебя? Что скажешь?

Паренек боязливо сглотнул.

— Наверно, нет, вождь.

Доу отпихнул его, и тот полетел бы с ног, если б его сзади не подхватил Зобатый.

— Скажи Ричи, пусть держится как может, — бросил Доу. — Может, какая-то помощь и подойдет.

— Скажу, обязательно скажу.

Паренек спешно попятился и вскоре затерялся в толчее.

На Героях воцарилось траурное спокойствие, разбавляли которое лишь разрозненное бормотание, тихое бряцанье амуниции да пошлепыванье дождя о металл. Внизу на Детках кто-то затрубил в рожок — печально-задумчивую мелодию, под стать дождю. Или просто мелодию, а траурно-задумчивым был он сам, Зобатый. В раздумье, кто из здесь присутствующих до заката скольких убьет, а кто сам погибнет. Кому на плечо ляжет хладная рука великого уравнителя. Может, и ему самому. Он прикрыл глаза и невольно пообещал себе, что если из всего этого выберется, то непременно уйдет на покой. Обещал, как дюжину раз прежде.

— Ну что, похоже, время близится.

Чудесница протянула руку.

— Эйе, — Зобатый взял ее, потряс, оглядел лицо спутницы — упрямые скулы, черную от сырости щетину волос и длинный белый шрам сбоку. — Только не умирай, ладно?

— И в мыслях нет. Держись поближе, и я постараюсь, чтоб ты тоже как-нибудь сдюжил.

— Добро.

Они взялись наперебой схватываться ладонями, шлепать друг друга по плечам и спинам — последняя минута братания перед кровопролитием, когда чувствуешь себя спаянным с товарищами больше, чем с родней. Зобатый сцепился руками с Потоком, Скорри, Дрофдом, даже с Трясучкой; невольно спохватился, где же здоровенная лапища Брека, и тут вспомнил, что тот лежит под слоем дерна.

— Слышь, Зобатый.

Весельчак Йон. И, судя по досконально знакомому виноватому виду, опять с тем же самым.

— Да, Йон. Обязательно им все передам. Ты же знаешь.

— Знаю.

Они сцепились ладонями, и у Йона дернулся уголок рта — для Весельчака что-то вроде улыбки.

Бек стоял безмолвно; темные волосы липли к бледному лбу, он пристально смотрел на Деток, как в пустоту. Зобатый взял парня за руку, пожал.

— Главное, делай все по-правильному. Держись за своих товарищей, стой со своим вождем, — он подался чуть ближе, — и не убейся.

— Спасибо, вождь, — ответил на пожатие Бек.

— Где у нас Жужело?

— И не надейтесь! — подал голос тот, пробираясь сквозь вымокшую приунывшую толпу. — Жужело из Блая вас не бросит!

По причинам, известным лишь ему одному, он снял рубаху и стоял голым по пояс, с Отцом Мечей на плече.

— Мертвые, — восхитился Зобатый, — с каждой новой дракой ты у нас все голее и голее.

Жужело запрокинул голову навстречу струям дождя.

— Рубаха в таких случаях мне только мешает. Жутко, видите ли, натирает соски.

Чудесница лишь покачала головой.

— Ишь, герой. Ну просто загадка ходячая.

— Не без этого, — разулыбался Жужело. — А тебе, Чудесница? Тебе влажная рубаха не натирает соски? Откройся: хотелось бы знать.

Та отмахнулась.

— Ты уж, Щелкун, давай о себе позаботься. А за своими я как-нибудь сама услежу.

Все было ярким, насыщенным и как будто безмолвным — блеск воды на оружии, намокшие меха, раскраска щитов в сееве дождевых капель. Перед Зобатым мелькали лица, знакомые и незнакомые. Бесшабашно веселые, суровые, боязливые. Он протянул руку, и ее ухватил Жужело, скалясь всеми зубами.