Джо Аберкромби - Холодное железо: Лучше подавать холодным. Герои. Красная страна

— Сказал тебе — трахаться хочу!

— Мы закрыты.

— Чего-чего? — Пьяница вытянул шею, будучи, по всей видимости, еще и тугоухим.

Пэйн распахнул дверь пошире и прокричал:

— Все смотрят бой, если ты не врубаешься! Мы закрыты!

— Врубаюсь, но меня не колышет. Хочу трахаться, и прямо сейчас. У меня есть золотой песок, и я слышал, Белый дом всегда открыт тем, кто платит… Всегда!

— Вот дерьмо, — прошипел Пэйн, но возразить не смог. Папаша Кольцо так и говорил им: «Всегда открыт».

Но вот сегодня ему советовали быть осторожным. Втройне осторожнее, чем обычно. «Будьте сегодня все осторожнее втрое, — сказал Папаша Кольцо. — Терпеть не могу неосторожных». И его слова тогда показались странными, поскольку беспечностью тут никогда не страдали.

— Хочу трахаться, — повторил старик, пьяный настолько, что едва стоял на ногах.

Пэйну стало жалко ту девчонку, которая ему достанется. Смердел гость, как все дерьмо Криза, вместе взятое. Обычно у дверей скучали три охранника, но они сбежали, чтобы глазеть на бой, а остался лишь хромой Пэйн — дно гребаной ямы.

Он горько и сдавленно вздохнул, поворачиваясь, чтобы позвать кого-нибудь чуть выше, чем дно, но тут, к великому и неприятному удивлению, крепкая рука обхватила его и холодное лезвие прижалось к горлу. Дверь позади захлопнулась.

— Где женщина, которую вы схватили? — Дыхание старика по-прежнему смердело перегаром, но руки оказались крепче, чем клещи. — Шай Соут, такая штучка с большим ртом. Где она?

— Не знаю ничего ни о каких женщинах… — удалось прохрипеть Пэйну. Он пытался говорить достаточно громко, чтобы кто-то услышал, но половину слов проглотил от удушья.

— Думаю, мне придется выпотрошить тебя. — Острие ножа больно укололо под челюсть.

— Мать твою! Ладно! Она в подвале!

— Веди! — Старик подтолкнул его.

Шаг, другой… Внезапно Пэйн сообразил, что большего унижения он не испытывал никогда в жизни, и начал дергаться и извиваться, пытаясь вырваться, сопротивляясь так, будто это было попыткой подняться наверх со дна выгребной ямы, стать кем-то, достойным уважения. Ну, по крайней мере зауважать себя.

Но старик оказался словно из железа сделан. Неумолимая рука сжала горло Пэйна с такой силой, что он мог только булькать и хрипеть, а острие ножа скользнуло вдоль щеки к правому глазу.

— Еще дернешься, глаз выколю. — Ужасающая суровость в голосе старика убила последнее желание сопротивляться. — Ты всего лишь тупица-привратник. Поэтому мне кажется, Папаша Кольцо не будет скучать по тебе. А ему конец по-любому. Отведи меня к женщине и не делай глупостей. Будешь живым тупицей-привратником. Соображаешь?

Пальцы разжались за миг до того, как Пэйн мог свалиться от удушья.

— Соображаю.

Сказанное стариком было правдой. Какой смысл в той борьбе, которую Пэйн вел всю жизнь, куда она его завела? На место тупицы-привратника?

И на дно выгребной ямы.

Глама разбил до крови лицо старику. Капли мелкого дождя, поблескивая в огнях факелов, оседали на лбу, принося прохладу, но внутри боец горел, отбрасывая сомнения. Он делал с Кротким что хотел, и привкус крови во рту предрекал победу.

Это будет его последний бой. Потом он отправится на север с золотом Папаши, вернет утраченную честь и утраченное наследство, отомстит Кейрму Железноголовому и Кальдеру Черному… Воспоминание об их ненавистных именах и лицах всколыхнуло пламя ярости с новой силой.

Золотой взревел, и толпа взревела вслед за ним, неся его через круг, будто на гребне волны. Старик отбил один удар, уклонился от другого, перехватил руку Гламы. Они боролись и толкались. Пальцы скользили по смазанной жиром коже, пытаясь схватиться понадежнее. Ноги отыскивали удобную опору. Золотой напрягся, навалился и с рычанием поставил Кроткого на колени, но старик схватил его за ноги и опрокинул. Они покатились по камням. Зрители орали, вскочив с мест.

Оказавшись сверху, Глама попытался схватить старика за горло или вцепиться в изуродованное ухо, но все было слишком скользким. Тогда он медленно двинул ладонь через лицо Кроткого, желая ткнуть ногтем в глаз, как он уже проделывал со старателем-здоровяком прошлой весной. Внезапно его голову рвануло вниз, губу пронзила жгучая, ослепительная боль. Глама вырвался и отпрыгнул.

Когда Кроткий выпрямился, Золотой увидел, что в пальцах старика зажат пучок желтых волос, и понял: ему оторвали ус. Толпа хохотала, но он слышал лишь смех, под который покидал зал Скарлинга и отправлялся в изгнание.

Гнев раскалил его добела. Золотой издал яростный клич, теряя все желания, кроме одного — бить Кроткого. Он впечатал кулак противнику в лицо, выбросив его за пределы круга. Первые ряды зрителей на каменных скамьях разлетелись, как испуганные скворцы. Золотой кинулся за ним, изрыгая проклятия, сыпля ударами. Справа, слева! Кроткий дергался, словно тряпичная кукла. Руки старика опустились, лицо обмякло, глаза помутнели. И Глама понял, что миг настал! Он шагнул и, вкладывая в руку вес всего тела, нанес не удар, отец всех ударов прямо в подбородок Кроткого.

Старик пошатнулся, опустил руки. Вот сейчас его колени подогнутся, и Глама сможет добить противника окончательно, положив конец всему.

Но Кроткий не падал. Отступил на пару шагов, вернувшись в круг, и стоял, покачиваясь. Кровь, смешанная со слюной, текла из его приоткрытого рта, лицо скрывала тень. И вдруг Глама услыхал сквозь безумный рев толпы негромкий звук, мягкий и вкрадчивый. Но ошибки быть не могло.

Старик смеялся.

Глама застыл, грудь его вздымалась и опадала, колени дрожали, руки отяжелели от усталости, но холод сомнения закрался в душу. Вряд ли человек может выдержать удар такой силы.

— Кто ты? — прорычал Золотой. Кулаки его болели, будто он колотил бревно.

Улыбка Кроткого напоминала разверстую могилу. Он плюнул кровью на ладонь и размазал по щеке алые полосы. А после поднял левый кулак и медленно разжал его, чтобы Глама мог видеть. Черные, как угольные ямы, глаза сверкали сквозь прореху, где у всех людей был средний палец.

Толпа смолкла, повисла зловещая тишина. А Золотого охватил неизбывный ужас. Он догадался, как зовут старика.

— Проклятие… — прошептал он. — Быть этого не может…

Но он уже понял, что не ошибся. Ты можешь быть сильным, можешь быть ловким, можешь быть страшным. Но все равно найдется кто-то сильнее, быстрее, страшнее тебя. И чем больше ты сражаешься, тем скорее повстречаешь его. Никто не может вечно водить за нос великого уравнителя. Ощутив это, Глама Золотой покрылся холодным потом. Огонь в его душе угас, превратившись в пепел.

Он знал, что этот бой в самом деле станет его последним боем.

— Гребаная обида… — бормотал под нос Кантлисс.