Яцек Комуда - Якса. Царство железных слез [сборник litres]

По другую сторону Гиньча и Одон делали то же самое. Били хунгуров молча, яростно, умелыми, отточенными движениями. Хозяин Бзуры ударил сверху, в щит; враг парировал, слуга ударил в колено. Потом – добивали врага, ползающего у их ног, уколом.

Кровавая работа. Лязг мечей по щитам, металлические удары в кольчуги, писк и вой раненых и умирающих.

Вдруг сделалось тихо, потому что нападающие отступили. Прекратились удары в ворота, зато послышался хруст камней: кажется, сдвинулся с места один из блоков, а сверху посыпалась пыль и на миг что-то заслонило щель, сквозь которую внутрь врывался лучик весеннего солнца.

– Добираются к стенам, – прошептал Одон. – Откроют нас или…

– Не сумеют. Защитимся, пока хватит воды.

Но не случилось ничего из того, чего они ожидали. Все замерли с окровавленными мечами и топорами в руках, и тогда из-за ворот раздался голос. Горловой, хриплый, ввинчивающийся под череп.

– Венеда, жена моя… Я жду… Я страдаю.

Вдова, которая сидела, трясясь, на камне около укрытия Яксы, подняла голову. Встала, сжимая кулаки.

– Милош! – крикнула она. – Это его голос. Он… Как это?!

– Венеда, жена моя, иди ко мне.

– Ты жив?! Говорили…

– Врали тебе. Я тут. Жду! Дай мне хотя бы минутку на беседу, нет нужды в бое, нет нужды в схватке. Все останетесь живы… Я договорился с хунгурами. Все не так, как ты думаешь. Просто выйди и увидь!

Венеда направилась к воротам. Так неожиданно, что ее не успели остановить – никто из людей Гиньчи. Подбежала как послушная овечка на зов, схватилась за запоры, сняла с петель, отбросила.

– Венеда! Не дела… – заорал Гиньча.

Поздно. Она толкнула обе створки, слушаясь голоса, который, словно червь, вползал в голову, был словно злая тень, заслоняющая свет.

Она вышла наружу, ослепленная сиянием солнца. Прислушиваясь к просьбам, которые были как бальзам на раны.

Но снаружи не было Милоша. Она шла все медленнее в толпу хунгуров на мохнатых коньках; враги скалились в злых ухмылках, тыча в нее пальцами.

Вместо мужа она увидела важного воина на коне. Шла к нему, видя, что тот держит в руках нечто, что отрицал здравый рассудок, что извивалось в муке, словно большой червяк. Человеческая голова, которая вращала невидящими глазами, открывала покрытые засохлой кровью губы, во рту шевелился, роняя невнятные слова, опухший язык.

– Милош! – крикнула вдова. – О Праотец!

И тогда раздался голос, преисполненный боли и страдания, хриплый – выходящий изо рта трупа.

– Ты предала-а-а меня… Венеда.

– Затворите ворота! – крикнул Гиньча.

Этого сделать не успели. Вдруг засвистели стрелы. Попадали сильно, точно, и хотя не сразу пробивали толстые сюркотты, стеганки, кольчуги, но было их множество, дождь, град, потоп. Втыкались одна за другой – убийственные и смертоносные.

Первым пал Одон, тщетно пытаясь дойти до двери. Потом погиб Верш, Гиньча свалился на колени; и так уже остался, опираясь о камень.

А Драго упал и видел все до самого конца. Видел их поражение. Видел хунгуров, врывающихся в храм. Последнее, что он увидел, был блеск стали и падающая голова Венеды, все еще глядящая широко открытыми глазами в лицо Милошу.

Булксу вошел в храм вместе с Тормасом и двумя воинами. Они заглянули во все уголки, хотя и знали, где искать. Наброшенная на копье шкура подрагивала. Когда они ее отбросили, то вынули из-под нее перепуганного Яксу. Мальчик плакал, но молча, слезы текли по щекам, но он не кричал, не всхлипывал, не выл.

Когда они вытянули его из убежища, ребенок схватил руку Булксу. Укусил ее, хотя не пробил зубами толстого стеганого рукава кафтана.

– Папа! Папа! – крикнул. – Он вас убьет, даст мне меч, даст…

– Вот твой папа, – сказал Булксу и вытащил из мешка голову Милоша. – А вот мамочка, – кивнул Тормасу, который поднял окровавленную, вывалянную в пыли и облепленную землей голову Венеды. – И ты тоже к ним присоединишься. А теперь, – он прижал мертвые губы Венеды к щеке мальчика, – поцелуй ее на прощанье.

Якса не стал этого делать. Смотрел и смотрел, трясясь. Маленький, сгорбленный не как ребенок, а словно скорчившийся карлик.

– Спрячь их в один мешок, – сказал Булксу, тяжело вздыхая, Тормасу. – Вот, Милош, я выполнил обещание. Встретишься с женой, как хотел.

Что-то словно бы сорвалось с губ головы, когда хунгур заталкивал останки в дерюжный мешок побольше. Завязал, забросил на плечо. Стал ждать.

Якса смотрел на это, потрясенный.

– Мама… Папа… отчего вы так выглядите… Почему… почему вы такие маленькие?

Булксу не стал ждать конца детской болтовни. По его знаку двое хунгуров шагнули к ребенку, неся маленькие деревянные колодки с отверстиями для головы и рук. На раз-два защелкнули их, вставили шкворень, закрыли – мальчик даже не сумел защититься.

– Зачем вы мне так сделали?

Булксу без единого слова забросил ему веревку на шею. Дернул, потянул, проверил, хорошо ли затянута.

– Душит меня… душит, – стонал мальчик. – За что так делаете?

Хунгур вытянул его наружу. Дернул так, что Якса покачнулся, упал на колени. Сам же сунул левую ногу в стремя, подтянулся и уселся в деревянное седло.

– Будешь бежать. До самого кочевья, до порога моей юрты, – сказал Булксу. – Бежать, чтобы выжить. Иначе сдавит тебе горло – и удушит. Добежишь, потому что ты мне нужен живым, когда прибудет каган. Ты понял?!

И Якса сперва шел, спотыкаясь. Плакал, но молча. Отупевший, ничего не понимающий. Как молодой жеребенок, запряженный рядом со взрослым конем.

Когда они пошли галопом, веревка натянулась. Но Булксу держал ее в кулаке и не давал ослабнуть, тянул мальчика по камням и грязи. Тормас оглядывался, подавал знаки, но старший крепко держал аркан и даже не шевельнулся в седле. И дождался момента, когда, после долгого времени, веревка провисла, подавая знак, что молодой пленник встал – но не было уверенности, добежит ли он до кочевья живым.

Лучше бы – не добежал…

В аул Булксу они добрались утром следующего дня. За это время обувка Яксы порвалась в клочья, ноги окровавились. Края колодок до ран натерли шею и запястья. Малыш уже не плакал, не жаловался, просто тупо шел, шаг за шагом, оставляя красные следы. По колеям и ямкам, которые выбивали неподкованные копыта хунгурских лошадей. Чавкал конским навозом под ногами, бился о камни, брел по грязным лужам, проваливался в грязь, оставляя следы на дороге мученичества.

Аул раскинулся на полях между сожженными селами Старшей Лендии, около разливов Дуны, на которых издалека видны были тучи птиц; вокруг желтели и белели цветы на весенних лугах. На их фоне темнели стада коней, овец и коз, вставали круглые юрты и шалаши, овитые кислым дымом костров, окруженные шнурами и веревками. В лагере кипела работа, невольники управлялись с овцами, скребли кожи, вялили на огне и сушили на солнце мясо, женщины пряли и ткали шерсть, белили и красили ткани. Булксу сошел с коня перед юртой, склонившись, подошел ко входу, пал на колени, поцеловал порог. Его жена Конна уже ждала с детьми.