Яцек Комуда - Якса. Царство железных слез [сборник litres]

Богатый хунгур сплюнул кровавой слюной в бездну. По другую сторону ее, над лесом, они видели вздымающиеся вершины Громника, высочайшего массива Круга Гор, который, словно стена, заслонял равнины и возвышенности Младшей Лендии с востока. Теперь, в сумерках, вершины эти были темно-синими на фоне неба, с серыми пятнами скал и белыми клочьями снега. Хунгуры глянули вниз – там не было видно ничего, только снег, вода, беленые верхушки деревьев, заросли молодых елей и терна по берегам озера.

– Я ведь сказал, псы! – прохрипел предводитель. – Ступайте вниз, ищите его! Пока не найдете!

Старый Слоокарий пал на колени, ударил челом, так что выбил ямку в снегу.

– Багадыр Булксу, не приказывай нам идти на смерть.

– Скачите по скалам, как козы.

– Там плохо. Ночью, сейчас… нельзя туда спускаться.

– Почему?

– Я видел следы. Плохие. До него и так доберутся, если он выжил. Спустимся утром, найдем дорогу. Поищем… останки. Если, багадыр, вообще будет что искать!

– Если он погибнет, не будет испытания… – отозвался молодой хунгур. Лицо у него было гладким, взгляд – раскосым, но затуманенным, неуверенным; даже усы у него еще не росли.

Юноша был важным – рядом с мрачными, покрытыми шкурами фигурами он казался князем: в серебристой катанге, подшитой рубиновой тесьмой, подпоясанный чешуйчатым поясом, с сагайдаком, поблескивающим заклепками, с саблей, украшенной золотом.

– Не этот – так другой будет, – проворчал Булксу. – Да пусть бы и этот… Глеб, – мотнул он головой в сторону, откуда они пришли.

– Мы ведь не станем спускаться? – молодой задрожал. – Скажите, что не станем. Молю!

Булксу глянул вокруг, посмотрел на лес, на скалы, на пропасть, скривился, а шрам превратил его лицо в насмешливую личину чудовища.

– На сегодня – конец. Спустимся завтра.

– О да, багадыр, – кивал старый Слоокарий. – Хорошо, когда у тела есть голова, а у одежд – воротник. Спустимся днем. Будет… безопасней.

Возвращались они в темноте, спотыкаясь и оскальзываясь на снегу, оступаясь и подавая руки, чтобы втянуть наверх худого, дрожащего и мрачного Булксу. Когда вышли из яра и двинулись сквозь лес, увидели свет костра.

– Багадыр, плохо! – застонал Слоокарий.

На поляне, где раньше сидел беглец, пылал огонь. Рядом, привязанные к деревьям, неподвижно стояли небольшие, крепенькие пестрые хунгурские коньки, равнодушные ко всему, что происходило вокруг. Около огня возился видный мужчина с мрачным лицом, короткой бородой, широкой и подстриженной, словно лопата; борода, однако, не скрывала жуткого шрама на щеке – как и того, что у мужчины была только половина левого уха. Был он в стеганке с заклепками, с мечом у бока, в островерхом шишаке. Когда хотел подбросить в костер сломанную ветку, Булксу выбил ту у него из рук пинком.

Мужчина такого не вынес. Он отпрыгнул, ухватился за меч, но хунгур только взглянул на него узкими, словно щелки, глазками. И положил ладонь на широкую сегментированную нагайку, заткнутую за пояс.

– Ты не станешь жечь костер, Глеб!

– С чего бы?

– Плохой ты проводник, если не знаешь, что тут, под Громником, свет опасен.

– Это ваши… языческие предрассудки! И ты не можешь сразу…

– Могу и хочу, Глеб. Ты кто? Мне сказать тебе?! Ты пес князя-хозяина Дреговии, который сам – словно собака, бьет челом кагану. А ты знаешь, кто такой пес пса? Это… шавка по-вашему!

Мужчина затрясся от злости, презираемый, но покорный, потому что был он сам-один среди хунгуров, равнодушных, будто каменные болваны.

– Огонь привлечет их на гору, – отозвался Слоокарий. – Багадыр, – добавил он, колеблясь, словно опасаясь, что заденет этим Булксу. Мужчина же со шрамом положил под дерево щит; на нем не было никакого знака или герба – видимо, он не был рыцарем, а может, просто происходил не из Лендии.

– Где Якса?! Убит?

– Жив! – отрезал Булксу. – Завтра спустимся за ним.

– Если он не замерз.

– Выживет. Он крепче тебя, Глеб! Да загаси, наконец, огонь.

– Мороз идет.

– Пересидим под лошадьми. Бортэ! Гуюк! – командир махнул двум хунгурам. – Ступайте, поищите его скакуна.

– В лес, багадыр?

– Неглубоко. Не бойтесь.

Булксу уселся на кучу веток, укрылся шкурой. Захрипел и сплюнул кровью. Молодой хунгур присел рядом с ним – на обитом золоченой жестью седле. Они ждали.

Ледяная вода, которая выплюнула его тридцатью стопами пониже обрыва, сковала тело железным обручем холода. Несколько мгновений, пока он неловко, будто слепец, выползал из озера на снег, не чувствовал рвущей боли в ранах, полз, волокся до первых деревьев. Потом медленно поднялся, цепляясь за каждое углубление в коре; едва сумел встать, как сразу затрясся от холода. Он был один посреди горного леса, опускались сумерки, от заснеженных вершин наползал жестокий, высасывающий силы и волю холод.

Он трясся и дрожал, а ведь ночью станет еще хуже. Нужно разжечь огонь. Любой ценой. Потянулся к поясу, к накрепко завязанному мешочку, пропитанному бобровым жиром, где он прятал трут и кресало. Застонал, когда отозвалась рана в правом боку.

Есса! Еще и это. Но он должен попытаться. Шаг за шагом.

Он ухватился за древко и попытался потянуть, но боль была такой, что он затрясся. Из очей его полились слезы. Нужно вынуть стрелу, сделать хоть что-то. Быстрее!

Боль его немного отрезвила. Он осмотрелся, увидел раздвоенный бук – с вертикальным отростком, выступающим из ствола на уровне коленей. Постанывая, подошел ближе, развернулся спиной, отломил ветку и зажал зубами. Будет больно.

А потом медленно ввел торчащую из бока стрелу в углубление между стволами.

Приготовился к боли, но судьба его опередила. Приседая, он потерял равновесие – от боли, холода, слабости. Просто свалился на землю, на живот. Крикнул, но, как ни странно, боль оказалась не столь уж сильной. Почувствовал рывок, словно раскаленный клинок прошелся по ребрам; но после осталась только давящая боль в боку.

Он ощупал бок, лежа на снегу, – почувствовал дыру и кровь. Стрела вошла неглубоко – как видно, лишь проткнула кожу на ребрах, ткнувшись в полотно сюркотты. Постанывая, он прикладывал к ране снег, что смешивался с кровью, и вдруг почувствовал странную слабость и словно бы меньший холод. Он замерзал. Изо рта его вырывались клубы пара, наверняка оседали инеем на заросших щеках.

Он должен развести огонь! А вот вторая стрела вошла глубоко. Он, постанывая, ухватился правой рукой за древко, сломал его одним движением, так, чтобы остался только кусок размером с ладонь, чтобы древко не цеплялось за ветки.

С трудом встал. Холодно, холодно, лед… Он чувствовал, как сюркотта каменеет на морозе. Сперва огонь, снять мокрые одежды, согреться, вынуть стрелу. Высушиться, одеться снова. Трясущимися руками он потянулся за мешочком, ослабил мокрый ремень, сунул пальцы внутрь. Сразу почувствовал железное, дважды свернутое кольцо огнива, острые грани кремня. Вынул все это…