Яцек Комуда - Якса. Царство железных слез [сборник litres]

– На Громнике некогда был языческий храм, – отозвался Глеб. – Поросший лесом, кустами и сорняками. Некогда горели там костры в честь старых богов.

– Поднимается Княжич, – отозвался Лель. – Отец и мать, молите Небо и Землю, чтобы не оказался он Халем. Не в этом месте и не в это время.

Свет, что лег на горы, был не красноватым, а серебристым. Над рваным валом Восточного Круга Гор взошел Княжич, спокойный, сияющий друг путников и странников, а не жаждущий крови Халь, чье красное сияние пробуждало ото сна стрыгонов.

Княжич охлаждал распаленные души, посылал на землю спокойствие и плодородие. Но даже в его свете Якса видел окружавших его тварей.

Они ходили на четырех ногах, но порой поднимались, будто смерд, что, проведя всю жизнь согбенным над сохой и мотыгой, к старости становится подобным животному. Покрытые темным пятнистым мехом головы тварей были похожи на человеческие, но из них вырастали короткие морды с саблевидными зубами; и, что хуже всего, твари были трехглазыми. Снежные гиены, слепые днем, ночью они выслеживали любую тень между деревьями. И перекликались.

– Там, там… – слышался взлаивающий плач.

– Сам, сам… – отвечало эхо в лесу.

Без меча он чувствовал себя голым, но все равно бы ничего не сумел сделать против целой орды чудищ. Нужно было убегать, сейчас же, немедленно!

Он развернулся, чтобы залезть на неровную скальную стену. Но сразу соскользнул и упал. Попытался подпрыгнуть – дотянуться до края над головой, ухватиться за него окровавленными руками. Не сумел, не хватило дыхания. Он полез, отчаянно цепляясь за выступы скалы…

Упал на колени на снег, удар о мокрые камни слегка его отрезвил.

Нужно было убегать. Сейчас его разорвут! Он знал, как такое выглядит. Первым выскочит вожак, приблизится, укусит, чтобы пустить кровь, и отбежит прочь, чтобы раззадорить остальных запахом крови жертвы. Потом нападут остальные твари – две, три, начнут рвать и отбегать, пока он не истечет кровью. А когда уже ослабнет, вся стая бросится, чтобы разорвать его в клочья, – голову откусят в самом конце, чтобы гаснущими глазами та смотрела на агонию тела…

Он кидался на стену, словно в ярости. И вдруг почувствовал под правой рукой какой-то корень. Поднатужился, поднялся, упираясь в камень ногами. Краем зрения заметил серую пятнистую фигуру, что бросилась в его сторону!

Подтянулся выше, почти до края!

И тогда корень выскользнул из щели; мужчина съехал вниз, напрасно цепляясь за неровности, повис на середине стены…

Щелчок челюстей, боль в ноге – ко всем прочим несчастьям. Корень все еще держался, и на миг жизнь Яксы повисла на двух пальцах гибкого дерева.

Постанывая, он подтянулся, схватившись за корень обеими руками, елозил по стене в поисках точки опоры, чуть ли не кусал камень.

И наконец почувствовал под левой рукой закругленный край.

Рванулся с криком. Вопль его был сильнее, чем перекличка гиен. Вполз на вершину стены, повалился на бок, лежал, тяжело дыша.

Внизу завыла стая. И не только завыла: кое-кто прыгал, хватал ветки и корешки зубами. Тщетно. Добыча сбежала. Стая начала разбегаться, исчезать в лесу; но далеко не ушла. Гиены умели ждать. До рассвета, до восхода солнца, до убийственного для них дня.

В сознание Яксу привел мороз. Он попытался встать, но боль ударила в левую ногу, едва не сбросив его на снег. Постанывая, он нащупал в штанине две дыры, из ран сочилась кровь. К счастью, не текла; тварь едва-едва его оцарапала. Пустила кровь – как оно бывало с ними сперва.

Он прикладывал снег, пока кровь не унялась. Потом поднялся. Чувствовал головокружение, а нужно было влезть еще на одну стену, которая перекрывала дорогу на вершину горы – к счастью, эта была пониже. Якса осмотрелся вокруг, с трудом заполз наверх, чтобы оказаться перед третьим барьером из валунов, плотно уложенных и заросших мхом. Почти непроходимых.

Он уже начинал догадываться, где оказался. Место, раньше заросшее кустами и травами, а теперь – заваленное снегом, выглядело как крепость, но это была не крепость. Он пошел вдоль стены, через заросли, то и дело проваливаясь в снег. Озябший, трясущийся, встал перед расщелиной – некогда тут были врата, теперь же все заросло сорняками. Вошел и оказался на плоскогорье, неподалеку от вершины Громника. Огромные буки, растущие по несколько от одного ствола, вставали тут, раздирая корнями скалы. Подходя к ним, он увидел две высокие фигуры чуть обтесанных гигантов…

Замер, но те, к счастью, не двигались. Были это каменные идолы, болваны; он понял, что нашел капище, вернее – его руины, где еще век тому назад, вероятно, горели костры, на которых возносили жертвы старым богам. Между огромными столпами некогда стояла контина, языческий храм – нынче от него остался только прямоугольник камней, поросших сорняками и терновником, укрытых белым саваном снега.

Он остановился около истуканов: накрененных, словно знающих уже, что власть их клонится к упадку. Их осталось немного – скрытых в чащобе, куда все еще время от времени ходят селяне. Величайших из них свалили владыки лендичей, покорив всю страну к западу от гор. Ставя сборы Ессы на огнищах и в святых рощах, вырубая девственные пущи, превращая ведов в холопов, а волхвов – в подданных. Ставя грады и замки там, где были камень и железо. Как рассказывали, статуи и идолы по-настоящему росли: окормляемые жертвами и верой подданных. Они изменялись: каменные – медленнее, деревянные – быстрей, обретая человечье подобие. И якобы порой такой идол вырастал и обретал настолько полный образ, что отрывался от остальных, начинал жить, становился бесом, живым богом язычников, ступающим по земле. Многих таких сожгли, когда дикие пущи Ведды превращались в Старшую Лендию.

Якса понял, что каменные стены были оградой, за которой люди прятались в тяжелые времена от бесов и стрыгонов из бора. Где жгли святые огни, отгоняющие зло. Первый из идолов, с рогом в руке, выглядел как Свантевит. Второй был посвящен Волосту – мрачному, страшному, горбатому, словно вепрь, что поднялся на задние ноги. Стоял он напротив третьего – с мечом – наверняка идола Грома, заклятого врага Волоста.

Было их больше, но те, что постарше – уже пали, как пала во прах старая вера. Остались от них снежные пригорки и пустые каменные глаза, глядящие в пространство. Грубо вытесанные ладони, сжимающиеся на рогах и рукоятях мечей.

Пониже, как это обычно бывало с идолами, шли резы и рисунки. Неровный круг, на нем – четырехугольный храм, огромный олень, ударяющий в него рогами. Грубые фигуры людей, прячущихся в контине. И странный безголовый гигант меж двух деревьев, держащий в руке людские изображения. Божество старше, чем боры, леса и горы.