Виталий Храмов - Темные тропы [litres с оптимизированной обложкой]

Такой же рыбой хлопает ртом и глазами и Лилия. Вздохнул:

– Дети! Всё это станет глубоко неважно, когда море мятежников сметёт ваши дома с лица Мира. Потому – сейчас все эти волнительные вопросы ваших взаимоотношений давайте оставим на более позднее время, идёт? Как закончится Смута – разберёмся, кто кому будет скрашивать ночи… Останься, девочка!

Это я кричу Волчице, что рванулась прочь.

– Оставьте, – тихо говорит Волчонок. – Я представляю Дом. Этого довольно. Она…

– Ещё раз повторяю… – начал я, но тут понял, что меня не слышит никто. Сказанные слова так и стоят у всех в ушах, буря эмоций бушует в головах.

– Так, похоже, что случившееся – новость только для нас с тобой, Лилия. От страха неспособны мыслить.

– Страха? – удивилась растерянная Лилия. И у неё – тоже ураган чувств, эмоций и мыслей. Не знает, как можно принять подобное, как к этому надо относиться? Как матери или как главе Дома – а это разные реакции и разные решения, если кто не знает.

– Думают, что ты их прямо сейчас на костёр всех потащишь. Двоих за грех, остальных – за укрывательство. Как будто ты сама – святая. По воде ходишь, испражняешься радугой и не кричишь от страсти в постели…

– Заткнись! Заткнись! – вскочила Лилия. И окатив меня ненавистно-презрительным взглядом – убежала.

Блин! Что-то я перегнул палку. Всё же Мертвяк в хитросплетениях человеческих чувств – как острый топор в кружевах. Вот и ребята откланиваются. Уходят. Остаюсь один. С поганейшим состоянием на душе. Поговорили! Построили стратегические планы, гля!

Сидел, сидел, смотря, как тают свечи.

Что сидеть? Не высидишь мертвых ёжиков, Живодёр позаботился. Надо идти – извиняться.

Иду. Выслушиваю. Пытаюсь ей объяснить логику моего поступка, а именно – хотел показать, что все мы – люди, все мы – не святые. Заткнулся, быстро убеждённый, что я – болван. Что логику эту могу засунуть туда же, где оставил и свой язык со своими мозгами. И искренне соглашаюсь, что я – чёрствый и бездушный Мертвяк, ну, в её устах было – мерзавец, но я заменил слово на более соответствующее. Что меня совершенно напрасно посчитали мудрым, ибо я не мудрец, а мудрак. И совершенно не понимаю, что словами своими унизил её светлый и почти святой образ Матери – в их глазах.

И удивился от её следующих слов. А как не удивиться, что оказалось, что пошлость моя унизила не только её образ, но и мой собственный. Хорошо, что не успел вставить, что как бы и не хотелось бы… Потому что у ребят Отцы были именно с заглавных букв. Непререкаемые авторитеты. И не только в их глазах. Соответственно – ребятам невыносимо не хватает Отцов именно в этом возрасте. Когда голова варит – на верхнем пределе, а жизненный опыт – на пределе самом нижнем. А цена ошибки – вообще запредельная. И, оказывается, что я не только мужезаменитель для Лили, но и чуть ли не само собой занял нишу отчезаменителя для ребят.

Именно поэтому они и слушали меня, как галчата – разинув рты. Именно поэтому – они сразу и сумбурно и вывалили на меня всё, что накипело в их головах. И, видимо, случай с Волчицей для них и был самым острым, раз разговор таки и вырулил на этот вопрос, хотя, уверен, каждый клялся карами небесными, что – ни-ни! Ни слова, никому и никогда!

И тут как-то мне взгрустнулось. Ещё бы! Кому приятно с полной отчётливостью осознать, что он тупоголовый Бродяга безмозглый? Захотелось побыть одному. Разворачиваюсь.

– Стоять! – прохрипела сорванным от слёз голосом Лиля. – Ко мне!

Скидывает с себя рубаху, дёргает шнурки с крючков моей одежды. Стою в полном недоумении. Что ещё раз говорит о моей умственной неполноценности. Уже совсем ничего не понимаю!

– Раз уж выставил меня придорожной девкой, даже в глазах детей – отрабатывай! – горячо бормочет она, злясь на завязки, что не слушаются её пальцев, дрожащих от нетерпения, злости и страсти. – Давай! Отработай меня, как трактирную девку продажную!

Я в таком состоянии, что голова сейчас взорвётся! И в душе – такая гремучая смесь чувств и эмоций, что… Даже не знаю – что!

Укрыл любимую, наскоро накинул на себя, что попроще, чтобы совсем голым не быть. На воздух! На хрен! Прямо в окно! На хрен! Иду в мойню, окунаю голову в дубовую бадью с холодной водой. Сел на лавку у завалинки банной, закинув голову, смотря на небо, упираясь пылающим затылком в стену бани. Вода струйками стекает по спине, вызывая мураши.

Верно говорят, что разбирать мутки человеческих взаимоотношений – самая неблагодарная стезя. Свихнёшься! Тут – тотальная и безумная война всех против всех, кровь людская льётся, как водичка, но им важнее, кто с кем перепихнулся, как кто к этому отнёсся, кто кому подставил, а кто – не подставляет, тем оттеняя подставляющую. Их Дома кровью умываются, а они – вином упиваются, семенем накачиваясь.

И тут происходит два события, ещё сильнее погружая меня в глубину тоски: первое – ловлю сам себя за шкирку, понимая, что чувства мои густо подкрашены завистью к этим молодым людям, что могут себе позволить беззаботно прожигать жизнь, наслаждаясь ею, друг другом, что способны излиться семенем. И слышу молодой голос, что ищет меня, спрашивая стражника. А самое отчаянное для меня, что моё бегство окольными путями не осталось незамеченным – страж указал на моё местоположение.

Метаться – поздно, да и глупо. Потому – сижу с закрытыми глазами, стремясь урвать хоть несколько ударов сердца покоя.

– Прошу прощения, – слышу я голос Сируса.

Открываю глаза. Потому как удивлён. Искал меня голос Волчицы, а подошёл – Сирус. Удивлён настолько, что «вышел из себя», сразу увидев всё это хитросплетение их потоков, озабоченностей, устремлений и чувств.

– Все вместе или по-одному? – спрашиваю.

Сирус ненадолго задумался:

– По-одному. Все вместе – опять только гвалт будет. Опять друг перед другом… – Сирус махнул рукой.

Вздохнув, как-то по-стариковски покряхтев и пощёлкав позвоночником и коленями, встал, пошёл в мойню. Спросил про светляка у Сируса – ибо я не умею, да и вижу в темноте лишь чуть хуже дневного. Но и юноша помотал головой. Присели. Молчим. Мне сказать нечего, а юноша не знает, с чего и как начать. Мнётся, мычит, не знает, куда деть невидящие пока глаза, куда деть руки. Ах, вот почему без света! Как на исповеди!

– Слушай, а ты в бою так же бы мялся? – спрашиваю я.

– Так то – в бою! – усмехается юноша.

– Вот и представь, что ты – в бою! Ты ведёшь полк правой руки и докладываешь отцу-командиру обстановку! Ну, соберись, властитель! – говорю я ему.

– Полк правой руки, – с какой-то ностальгической задумчивостью отвечает Сирус. – С этого, собственно, и началось. Как только отец наладил добычу и обработку меди, Горох сразу же и наложил дополнительный побор. Отец впал в обычное для него буйство, вывел дружину и ополчение. Ты про отца, наверное, слышал – люди за ним шли, как зачарованные. Даже в ополчение. Отец не учёл, что князья воспримут это как попрание устоев и Волк поможет Гороху. Один на один с Горохом был расчёт разойтись хотя бы поровну и договориться. Но мы рассчитывали одолеть – у отца всегда было превосходство в магах. Да и сам маг неслабый. Из этих расчётов отец и расположил полки. Не зная о засаде Волка. Полк правой руки был опрокинут. Отец склонил знамя, сберегая людей. Налог стал только тяжелее. А Волк взял меня себе на воспитание. Считай – заложником. Уж очень амбиции отца кололи глаза соседям. Вот и стали мы расти вместе с волчатами. Под одной крышей спать, один хлеб переламывать. И младшие – тоже. У нас тогда ещё школы не было. А возить детей к Гороху, а потом проведывать меня? Так мы и росли вместе.