Виталий Храмов - Темные тропы [litres с оптимизированной обложкой]

Встаю, держась за кладку колодца. Я уже знаю, куда меня вынесло. «Выход из себя» помог не только оглядеться и сориентироваться, но и «подкормиться» разлитой вокруг Силой Смерти.

И мне это понравилось. Ещё вчера я, Рука Смерти, в упор не замечал этой Силы. Видел, фиксировал как данность, что столько-то вон там-то умерло. Но то, что это Сила, не видел. Не знал, что она – моя стихия, природная. И именно ею мне и естественно подкармливаться.

От пришедшего в голову откровения замер, остановив своё ковыляние по тёмной улице. Не видел – потому как Сила эта мгновенно выводилась! Мгновенно! Но сегодня что-то случилось. Здесь, сейчас! Механизм отвода Энергии Смерти дал сбой! Здесь, сейчас!

И тут же пришедшее в голову следующее откровение толкнуло меня в дальнейшее ковыляние по брусчатке – «не следует совать свой нос в это»! По крайней мере – пока! С какой-то леденящей затылок уверенностью пришло понимание, что мне не следует думать об этом. Как не следует неразумному зайцу влезать в распределительный блок высоковольтных линий электропередачи. Просто – убьёт. Не потому, что ток злой. Не потому что потребители этой энергии обидятся на зайца или им жалко ничтожной части заряда, испепелившей зайца. Убьёт потому, что таково свойство этой энергии. «Не влезай – убьёт!»

Потому думаю о другом. Усердно думаю о другом. О себе. О самочувствии и самовосстановлении. И о способах улучшения самочувствия и ускорения восстановления.

Ну вот я и на месте! Меня вполголоса окликает невидимый глазу страж. Отвечаю условленным словом. Калитка открывается. Лицо стража густо зачернено. Потому я и не видел его глазами. Только через потоки. Вижу Дубняка, отмахиваюсь от него рукой, ковыляю в мойню. Мне как-то не до чего. Двор пуст, убитых нет, стража бдит. И этого – достаточно. Остальное – после.

Сбрасываю в угол груз, плюхаюсь на полати. И всё! Не могу даже глаз открыть! Полностью выдохся! Не ушёл в отруб, но даже веком не могу шевельнуть. Только и могу смотреть на всё «вне себя».

За моей спиной, в самом углу банного сумрака, обняв руками колени и накрывшись спутанными волосами, на верхних полатях сидела зарёванная и растрёпанная девочка. Пламя. Одарённая к Огню. Когда я шумно зашёл, она испуганно вжалась в угол, замерев, не смея дышать. Но, узнав, встревожившись моим поведением, тихо позвала, Зовом:

«Дед!»

Я не ответил. И девочку будто подменили. Исчез испуганный до смерти ребёнок. Появилась растерянная, но заботливая девушка. В «светлом» углу, в привычном для него месте, зажёгся Светильник, пыхнула жаром печь, дыхнул теплом бак с водой. Для Пламени, мага Огня – уже привычные манипуляции с силами собственного сознания.

Пламя больше ничего не сказала. Понимает – все слова напрасны. Утёрла слёзы ладонями, совсем ещё по-детски, волосы мигом свила в небрежный жгут, отбросила на спину, бережно уложила меня на полати, стала освобождать от амуниции и остатков одежды, всхлипывая носом и закусив нижнюю губу. В её глазах – непередаваемая боль от сострадания. И – ужас. Девушка споро избавила меня от одежды, охая от вида моих ран, стеная в голос вместо меня. Стала быстро отмывать меня и обрабатывать раны средствами из перемётной сумы, что внёс в мойню Дубняк. Глава моей стражи бросил короткий, но цепкий взгляд на моё тело, покачал головой, сжав челюсти, вышел.

В процессе обработки меня Пламенем сознание моё помутилось, поплыло. Я будто уснул. А когда пришёл в себя, то почувствовал себя лучше. Ненамного, но лучше.

Потому – сразу заметил вид девочки.

«Кто тебя?» – спросил я её, держа пальцами левой руки её лицо за подбородок.

«Она!» – с какой-то ненавистью ответила девочка, вырвалась, сгребла рвань под ногами в охапку, пихнула эту ветошь в угол, выбежала.

Вошёл Дубняк. Со сменным комплектом белья и моим старым набором вещей, вычищенных и починенных. Стал помогать мне одеваться.

– Что случилось? – спросил он.

Мотаю головой. Указываю на УМника, на свой рот, вновь коротко и отрицательно мотаю головой.

– Сломали твой говорящий артефакт? – кивает Дубняк. – Вот уж не думал, что имеются на Свете бойцы, что способны так тебя, твоё Могущество, отделать! И-ие-ех!

Видит, как я хмурюсь, кивает.

– Молчу-молчу, – говорит он, садится, начинает пеленать мою ногу в свежую портянку, – и ничего не спрашиваю. И даже когда сказки про это деяние буду слушать, сделаю вид, что не понимаю, про что речь. Потому и служу уже два десятка лет разным хозяевам и жив до сих пор. Что все их тайны в моей голове не задерживаются и до моего языка не добираются.

– Как тут? – скрипучим карканьем спрашиваю я.

Дубняк от неожиданности сел штанами на мокрые полы. Но совладал с собой быстро, занялся второй ногой, как ни в чём не бывало монотонно и обыденно докладывая:

– Буянов отогнали легко. Синяки и помятые рёбра мы и не считали никогда. Хуже стало, когда сударыня вернулась. Ох, и лютовала! Уже залилась – до бровей, да и с собой привезла. Что лютовала? Может, что не забрал её никто. И никто не встретил. Ах, это? Да, одна прибыла. Злая, совсем как там, на стене ты её нацарапал. Только вживую – страшнее. Даже я спрятался в конюшне, за Харлеем. Не то что мои мальцы. Баба – что ураган! Погодь, хозяин, дай хоть подпоясаю тебя!

Лечу, хромая на обе ноги, в дом. Всюду – погром, как в первый день нашего приезда. Так же – пустые ёмкости от крепких напитков, порванные шторы, осколки битой посуды, опрокинутая мебель. Будто бой шёл в доме. Кто с кем? Почему? Что случилось?

Лилия лежала в собственных испражнениях и рвоте, с изорванным и задранным платьем, раскинув руки и ноги, обутой из них оказалась только левая, а на правой – грязный и стёртый до дыр чулок, в спутанных волосах – сор, остатки еды, соломинки, сосульками засохла рвота.

Бережно поднимаю её, откидываю с лица эти сосульки, рукой счищаю с её прекрасного лица всё лишнее. Глаза её, не сразу, в несколько этапов, но открываются. Расфокусированно и потерянно блуждают. Пока не перехлёстываются на моём лице. И её прекрасное личико кривится маской злобы и ненависти.

– Ты! – шипит она змеёй, начинает извиваться, вырываться, упираясь мне в грудь, отталкиваясь. – Где ты был, урод? Почему тебя не было? Мерзость! Тварь! Дохлая свинья!

Она бьёт меня по лицу. Лицо её перекошено, с губ срывается хрип и пена. Я не препятствую ей. Но – не отпускаю.

И будто демон выскочил из неё. Когда её силы, оказавшиеся невеликими, иссякли, она вся сжалась в комок, стала биться в рыданиях, по инерции продолжая, уже бессильно, бить меня.

– Они! Они! – всхлипывала она. – Всё! Всё! Всё забрали! Всё! А ты! Где ты был? Я тебя для чего, урода, приблизила? А? Они забрали моего мальчика, понимаешь?! Моего сына! Его сына! Они! А что ты сделал? Где ты был? Почему? Тебя! Не было! Рядом?!