Джосайя Бэнкрофт - Король отверженных [litres]

Эдит взяла перчатку и натянула ее зубами.

– Хейст, ты будешь моим тормозильщиком [10] Тормозильщик , тормозной кондуктор – железнодорожный служащий, который должен был по сигналу с паровоза приводить в движение тормоза вагона. Профессия исчезла с возникновением автоматических тормозов на железнодорожном транспорте. , – сказала она, пока рядовой привязывал ее к новому воздушному шару.

– Конечно. – Прикрепляя второй трос к упряжи Эдит, Хейст от усилий ткнулась в ее ухо и сказала тихо, чтобы не услышали солдаты: – Сначала честность, теперь храбрость. Ты выставишь меня в плохом свете.

– Наверное, это из-за грязи во мне. Вечно требует что-то доказывать. Присматривай за моей рукой. Она мне понадобится, когда я вернусь.

– А кто ваш заместитель? – спросил сержант. – На случай, если с вами что-нибудь случится.

– Ларсон, ты трус и идиот, – рявкнула Хейст. Она похлопала Эдит по груди и прибавила, перед тем как выпустить трос: – Все получится.

Эдит почувствовала внезапное давление сбруи, когда та оторвала ее от крыши. Город внизу становился все меньше и обширнее.

Звезды на потолке теряли свое великолепие по мере того, как она приближалась к ним. Они выглядели не более чем голыми уличными фонарями, а плитки вокруг них испачкались в саже. У нее мелькнула забавная мысль, – возможно, в этом и заключается суть черноты ночного неба: скопившаяся за бесчисленные века копоть от звезд.

Грохот металла о металл эхом прокатился по всему кольцевому уделу. Солнце вырвалось из западни заевших шестерен, снова ожило. Привязь мальчика ослабла в ее руке.

Хейст закричала. Эдит крепче ухватилась за веревку, когда мальчик размытым пятном пролетел мимо нее.

Внизу, на улице, послеполуденная толпа наконец почувствовала себя обязанной посмотреть вверх. Крик мальчика был так чист и искренен, так полон благоговейного трепета, что на одну секунду он завладел вниманием всего мира. За мгновение до этого пелфийцы старательно игнорировали дневное затмение, которое на самом деле было не такой уж редкостью. Просто болтающийся и визжащий мальчик их не впечатлил. С какой стати позволять ходу на веревочке выйти на авансцену?

Но тут мальчик закричал, и это действительно было великолепно.

Когда мальчик выбрал всю слабину из своей веревки, от внезапного рывка плечо Эдит чуть не вывернулось из сустава. Но ее хватка не ослабла. К сожалению, воздушному шару крепости не хватило. Прибавка веса оказалась слишком велика, и не успел шар достичь зенита, как начал быстро опускаться.

Все рефлексы Эдит действовали так, словно у нее все еще были две руки. Желание подкрепить свою хватку отсутствующим движителем было столь же сильным, сколь и бесполезным. Все, что она могла сделать, – это стиснуть зубы и держаться, пока они падали.

Она надеялась сократить падение, приземлившись на крыше – если не на той, с которой стартовала, то на соседней, – но сквозняк, который поймал воздушный шар мальчика, теперь застиг и ее. Они спустились с крыши и упали в каньон между городскими кварталами. Группа танцоров в трико и пачках протянула руки с балкона студии, пытаясь схватить мальчика, который метался, как форель на конце лески. Но он пролетел камнем мимо их рук.

Их спуск был не совсем свободным падением, но оказался достаточно быстрым – когда мальчик ударился о брезентовый навес над уличным кафе, то сразу же разорвал ткань и врезался в столики под хор бьющихся стаканов и испуганных криков.

Как только мальчик приземлился, хватка Эдит ослабла. Она бросила его трос, а вместе с ним и якорь, который лишал ее плавучести. Она подпрыгнула в своей упряжи и снова начала подниматься. В узком пространстве между зданиями газовая оболочка прижалась к окнам мансарды, испугав репетирующий квартет внутри, а затем зацепилась за выступающую горгулью. Острая морда зверя разрезала воздушный шар. Эдит мгновенно почувствовала вернувшийся вес. Она падала, запутавшись в веревках, словно марионетка. Она видела, как гранитная плитка внутреннего дворика на втором этаже мчится навстречу, и задавалась вопросом, переживет ли удар.

Затем ее веревка натянулась, сильно и резко. На крыше в трех зданиях от нее Хейст крепко ухватилась за тормозной трос. Эдит приземлилась во внутреннем дворике, распластавшись без изящества, но не расставшись с жизнью.

Побарахтавшись в груде упавшего сверху шелка, она вынырнула и обнаружила, что своим появлением прервала турнир по висту. Перевернутый стол и стулья лежали среди россыпи игральных карт. Игроки застыли в оцепенении, многие все еще прижимали к груди карточные веера.

Какая-то женщина в шляпе, похожей на слоеный пирог, закричала:

– Вы все это видели! Это была козырная карта! Я играла козырем! Я выиграла этот раунд!

На длинном пирсе порта Добродетель послеполуденное солнце раскололось над горами и пролило свой оранжевый желток.

Джорджина Хейст протянула Эдит ее руку, как будто это был букет роз и она только что выиграла скачку.

Эдит поблагодарила коллегу за то, что прихватила эту штуку с собой, и закинула тяжелый движитель на пустое плечо.

Большой порт выглядел куда безмятежнее без фанфар и толп. Половина причалов пустовала, а пришвартованные суда стояли неподвижно, если не считать плоскодонной баржи, которую разгружал отряд грузчиков. Рабочие несли разноцветные рулоны ткани вниз по подпрыгивающим сходням и складывали на тележку. Один рулон шелка упал и покатился по пирсу, оставив за собой синий шлейф. Прежде чем кто-либо успел его поймать, рулон скатился с края и исчез, вильнув хвостом. Портовые стражники посмеялись над потерей.

– Ты проследишь, чтобы за ним присмотрели? – спросила Эдит.

Молодой ход пережил падение, но не без травм. Вдобавок к сильным ушибам он сломал запястье.

– Конечно. Есть миссия, которая принимает раненых ходов. Ею руководят придворные дамы, которые, по общему признанию, больше любят переодеваться медсестрами, чем выполнять свою работу, но они предоставят ему постель и еду, пока он не поправится, – сказала Хейст. Блюстительница ухмыльнулась, но потом удивленно покачала головой. Казалось, она на мгновение задумалась, прежде чем высказать свое мнение. – Знаешь, я не могу сказать, сошла ли ты с ума или просто обременена чрезмерной совестью. Я уверена, что половина жителей Пелфии не сделала бы того, что сделала ты, спасая собственного ребенка, не говоря уже про хода. Я считала, у Сфинкса другие приоритеты.

– Если я когда-нибудь дойду до того, что смогу спокойно смотреть, как ребенок падает и разбивается, то вряд ли смогу претендовать на какие-то приоритеты.