Джосайя Бэнкрофт - Король отверженных [litres]

– О, она придет! Это замечательная идея, – сказала Волета, все еще сжимая в руках мотылька, который хлопал крыльями и щекотал ей руки. – А теперь, Энн, если ты не возражаешь, мы должны обсудить мой вечерний наряд.

– Конечно, конечно. И увидимся после чая. – Не дожидаясь ответа, Энн закрыла за собой дверь с такой привычной осторожностью, что та едва щелкнула.

– Эти люди сумасшедшие, – сказала Волета совсем другим тоном. – Бросаются с крыш, обвиняя во всем меня. Нет, на самом деле они мне благодарны. А вот я виню себя.

– Энн рассказала мне об этой девушке. Она была дочерью Паунда.

– Не желаю жалеть этого человека. Почему все здесь так решительно настроены погубить себя? Ради толики внимания? Я никогда в жизни не встречала столько тщеславных и отчаянных людей, а ведь я жила в борделе!

– Все, кроме Марии, наверное? – предположила Ирен.

– Мария совсем другая. Вот увидишь. А теперь давай послушаем, что скажет Байрон в свое оправдание.

Волета обвила крылышки мотылька вокруг тельца, затем повернула его голову. Голос Байрона жужжал и метался, как муха в банке. Ирен сложила ладони чашечкой вокруг устройства, усиливая звук. Байрон говорил в завуалированных выражениях – если бы сообщение перехватили, то ничего бы не поняли.

– Для тех, кого это может касаться. Человек, отвечающий за Белый город, согласился вернуть картину хозяина. Было бы замечательно, если бы вы обе закончили все немного раньше, если получится. Капитан считает, что мы должны обойтись без долгого прощания. Она передает привет. Хозяин посылает обычный набор выговоров и комплиментов. – Запись, казалось, закончилась, но мгновение спустя что-то щелкнуло, и Байрон снова заговорил более тихим голосом. – Постскриптум. Капитан показала мне последнюю «Грезу». Должен признаться, хотя мне и не удалось превратить тебя в подобие леди, ты каким-то образом превратила толпу в подобие себя. Молодец! Передай мои наилучшие пожелания нашей грозной подруге. И надень луну, ради бога. Возможно, мне придется срочно передать тебе сообщение».

– Вот она, – сказала Волета, открывая крышку шкатулки с драгоценностями. Она вытащила бархатный мешочек и вытряхнула на ладонь серебряную цепочку и лунный кулон. Расстегнув застежку, надела на шею ожерелье Сфинкса. – Либо сегодня вечером, либо вообще никогда.

– А что будет, если Мария скажет «да»? Если она захочет уехать с нами? – спросила Ирен. – Если нас поймают вместе с ней…

Волета лишь отмахнулась:

– Мы наденем на нее парик или накинем пальто. Будем действовать осторожно.

– Но ведь наша сила не в этом, не так ли? – Ирен сунула уснувшего мотылька в карман униформы. – И мы совершенно не собираемся ее похищать.

– Нет, я не собираюсь ее похищать! – Волета с нарочито оскорбленным видом поправила ожерелье в зеркале. Она остановилась на полуслове, застигнутая врасплох собственной внешностью. На мгновение она увидела себя в свете новой славы: волосы, платье, драгоценности. Она посмотрела себе в глаза, высунула язык и повернулась к амазонке. Подняла палец, чтобы подчеркнуть свое заявление. – Но я обязательно ее уговорю.

Энн медленно двигалась вокруг Ирен, крепко зажав булавки в губах. Спальня гувернантки была маленькой, опрятной и залитой теплым светом единственной газовой лампы, чей огонек мерцал так сильно, что шипение светильника сделалось неровным.

Это была не особенно сложная работа – ей требовалось только убрать достаточно лишней ткани так, чтобы шов не сморщился. И все же она работала с такой осторожностью и тщательностью, что Ирен не могла не чувствовать себя немного польщенной.

– Мне нравится эта ткань. Она называется бомбазин. Разве не прекрасное слово? Я знаю, некоторые люди думают, что она грубовата на ощупь, но я думаю, это идеальная текстура. Некоторым дамам нравится носить только шелк и атлас, потому что они такие маслянисто-мягкие, но мне такое не по душе. Эти ткани скользят, льются и прилипают к телу. Предпочитаю бомбазин или хорошую шерсть. Что-то достаточно грубое, чтобы его ощущать. – Энн говорила так бесцеремонно, словно общаясь сама с собой.

Впрочем, Ирен это не было неприятно. На самом деле, впервые за очень долгое время, она обнаружила, что может ослабить бдительность. Она не думала ни о Волете, ни о Сенлине, ни о глупом плане Сфинкса. На самом деле она ни о чем не думала. Она чувствовала себя сонной, хотя и не устала. «Вот, наверное, на что похоже расслабление», – подумала она.

– Моя мать – швея и домоседка, которой всю жизнь было наплевать на подъем по служебной лестнице, внимание толпы и все такое прочее, – сказала Энн, переходя к новой теме. – Она замечательная мать. Она также была терпеливой женой. Мой отец всегда нервничал из-за того, что его любили на работе, и он тратил на нее кучу времени. Часов всегда не хватало. – Она вздохнула и покачала головой, казалось находя это воспоминание печальным, но достаточно привычным, чтобы больше не причинять боль. – Моя мама все еще любит сидеть за кухонным столом и вырезать силуэты, когда приходит домой с работы. – Энн кивнула на стену, где в овальных рамах висели два черных профиля. – Она сама их сделала. Это мой отец и она.

Ирен посмотрела на профили, отметив острый подбородок мужчины и высокий лоб женщины. И в том и в другом она разглядела частичку Энн.

– Я была единственным ребенком в семье и все восемь лет хорошо училась, – продолжала Энн. – Когда я окончила школу, не захотела сидеть дома. Мне нужно было работать. Я не стала дожидаться, пока меня призовет какой-нибудь поклонник, решив, что я ему подхожу. Брак – это просто бизнес и политика, с которыми ложишься в постель. Мне такое никогда не нравилось. – Энн резко вскинула взгляд. Ирен посмотрела вниз. Странно, но она чувствовала себя так, словно смотрит вниз с горного склона, а не на собственную грудь. – Ты ведь не замужем, правда?

– Нет, – ответила Ирен.

– Не задерживай дыхание, дорогая. А то все мои булавки выскочат. Ну вот и все. Вот так-то лучше. Я начала работать гувернанткой, когда мне было семнадцать. За последние тридцать лет я вырастила пятерых детей для трех хозяев. Некоторые оказались лучше других, но до сих пор я не вырастила ни одного абсолютного дурачка. Абсолютного. – Энн надавила на бедро Ирен, и та послушно прошлась по кругу, пока Энн не остановила ее и снова не начала вкалывать булавки. – Восемь или девять лет назад Ксения была совсем другим человеком. Ты бы ее не узнала. Она была очень доброй. Любознательной. Простой, но не глупой. Честной, прямолинейной девушкой. У нее была манера кривить рот особым образом всякий раз, когда она натыкалась на что-то озадачивающее. Моя маленькая мыслительница, любительница устраивать спектакли! – Энн рассмеялась, продолжая сжимать булавки в уголках рта. – Она терла подбородок, чесала голову и ходила взад-вперед, пока не разгадывала загадку или не оставляла попыток. Она редко сдавалась. Но это было раньше. А теперь… она выйдет замуж еще до конца года. Маркиз пожмет мне руку, может быть, даже подарит мину за годы моей службы и закроет дверь. Это всегда так странно. – Ее голос понизился и замедлился до мечтательного бормотания. – Странно быть человеком, настолько вовлеченным в чужую жизнь, – на тебя полагаются, а потом, после долгих лет, на протяжении которых ты необходим, внезапно… – Энн резко остановилась, покачала головой и похлопала по последней вколотой булавке. – Прошу прощения, но я что-то заболталась. О чем ты меня спрашивала?