Джосайя Бэнкрофт - Король отверженных [litres]

– Это замечательно, миледи. Но почему вы их отрезали?

Прежде чем Ксения успела ответить, в разговор вмешался маркиз, который этим утром вообще не носил парика, а только накинул на голову кружевной платок. Один угол свисал у него между бровей, как вдовий пик.

– Ах! Вот чего мы так долго ждали! – прокричал он. Через холл прошел лакей с серебряным подносом, на котором лежала сложенная газета. – Утреннее помахивание пальцем!

Маркиз сделал неприличный жест, и весь стол в унисон разразился отрепетированным смехом. Он взял газету с подноса и развернул ее, взмахнув пышными манжетами.

– Как я и ожидал! Первая полоса. Смотри! Вот ты здесь, моя дорогая девочка, и губы принца прижимаются к твоим пальцам. Разве не прекрасная гравюра? Я не знаю, как они это делают.

Он повернул газету к Волете. Она уставилась на изображение хрупкой женщины и мужчины во фраке, стоявших перед стилизованным солнцем, и только через мгновение поняла, что это – она и принц Франциск. Принц целовал ей руку, а она прикасалась к своему обнаженному горлу, словно теряя сознание от желания.

Первым побуждением Волеты было разорвать газету в клочья, хотя – что толку? В эту самую минуту тысячи других экземпляров открывали и читали по всему кольцевому уделу. Она едва ли могла надеяться уничтожить их всех.

– Итак, я прочту эту статью за столом, – объявил маркиз де Кларк. Тщательно прочистив горло, он принялся читать. – «Леди Волета и принц слились воедино, как два магнита. О, эти электрические искры, наполнявшие воздух от их разговоров! Ну и флирт! Обмен остротами! Все равно что заглядывать за горизонт в то беззвездное пространство, где солнце и луна иногда встречаются и падают друг другу в объятия, как ненасытные любовники». – Маркиз сделал паузу, чтобы заметить: – Очень хорошо! Подожди, это еще не все. «Леди Волета рассказала анекдот о танцах, который мы все будем слышать в дурном исполнении местных острословов в течение следующих двух недель. Принц Франциск поцеловал ей руку, и дама покраснела от издревле известного томления юных чресл. Затем оркестр заиграл новый вальс Хобсона, который был хорошо принят всеми».

– Это ложь, милорд, – сказал мужчина в очках, сидевший рядом с Волетой. – Вальс Хобсона был как негодный пирог, который услали обратно на кухню. Никто не аплодировал. Хобсон безутешно напился. Его пришлось везти домой в портшезе друга. – У профессионального сплетника, чье выражение лица было добродушным и теплым, голос оказался холодным, как воздух высокогорья.

– А остальное, мистер Тат? – спросил маркиз.

Мистер Тат вытер салфеткой чистый рот:

– Эта дама стала настоящей сенсацией.

Стол взорвался сдержанными аплодисментами. Маркиз сложил газету и протянул Волете:

– Для коллекции, миледи.

– Если не возражаете, я спрошу, – сказал мистер Тат, поворачиваясь на стуле к Волете. – А что вы думаете о молодой женщине, которая умерла?

– Молодая женщина, которая – что? – сказала Волета, оглядываясь по сторонам. Фраза удивила только ее.

– Этого нет в утреннем выпуске, но я уверен, что будет во всех вечерних газетах.

– О чем вы говорите? – сказал маркиз, растерявшись из-за смены настроения во время праздничного завтрака. – Я приглашал вас не для того, чтобы затмить наш триумф грязными сплетнями!

– Это связано, милорд. – Тат вскинул руки в знак почтения. – Вчера поздно вечером с крыши дома упала молодая леди. На ней была белая ночная рубашка. – Он с нескрываемым интересом наблюдал, как дружелюбная улыбка Волеты сначала дрогнула, а потом исчезла.

– Боже мой! – воскликнула Ксения с отработанной скорбной дрожью в голосе. – И кто же это был?

– Дочь комиссара Паунда, Женевьева.

– Бедняжка, – машинально произнес маркиз, и его мысли уже перешли к более важному вопросу. – Его дочь подражала нашей гостье, не так ли?

– Я не хочу напрасно строить догадки, милорд, – сказал мистер Тат с фальшивым смирением.

– Ну ладно. – Маркиз сдвинул платок, который еще больше съехал на затылок.

Волета уставилась на вереницу сплетников, которые жевали воздух и наблюдали за ней с недружелюбными улыбками. Никогда в жизни ей так сильно не хотелось кричать.

– Никто не знает, какие чувства таятся в остановившемся сердце, но среди живых бытует мнение, что леди Женевьева отдавала дань уважения леди Волете. – Мистер Тат поправил очки. – Редакторы «Грезы» считают, что ваша светлость может стать следующей Сиреной. Вообще-то, они уже придумали имя. Они называют вас Прыгающей Леди.

Волета наблюдала, как служанка поставила перед ней подставку для яиц – верхушка яйца всмятку уже была разбита, желток внутри блестел, как рана. Она подумала о молодой женщине, распростертой на выбеленных булыжниках мостовой, и задалась вопросом, какими были ее последние мысли. Было ли у нее время горевать или сожалеть, когда она падала? Думала ли она о своей жизни, о семье, любви, надеждах… или только об утренней почте? Теперь ее жизнь была не более чем слухом, произнесенным незнакомыми людьми за завтраком, – трагедией, которая станет пустяком к обеду, а к ужину забудется.

Волета встала, удивив всех, и отошла от стола в оцепенении.

– Вы все были свидетелями, – сказал маркиз, взмахнув пальцем. – Именно в этот момент Прыгающая Леди впервые услышала свое новое имя!

Волета смотрела вниз с балкона спальни на людей, снующих по улицам. Доминирование оранжевого цвета сломалось в одночасье, и никто, похоже, не знал, что должно заменить его. Пелфийцы теперь носили всевозможные оттенки, фасоны, аксессуары. Рассеянное единообразие стало источником огромной тревоги. Горожане сновали туда-сюда, вертя головами и бросая взгляды, обыскивая витрины магазинов и друг друга в поисках нового консенсуса.

Волета почувствовала сильный прилив жалости к ним – холодной и бесполезной.

Она видела, как сквозь тускнеющий оранжевый проглядывает доказательство ее влияния. Она видела женщин в простых серебристых платьях и белых ночных рубашках, их волосы были коротко острижены или зализаны, чтобы казаться такими.

Она смутно осознала, что Ксения вошла в ее комнату без стука. Дочь маркиза какое-то время кудахтала и ворковала над Писклей, а потом удивленно взвизгнула. Волета мягко улыбнулась.

Ксения вышла к ней на балкон, посасывая укушенный палец.

– Зачем нужно домашнее животное, которое тебя кусает? Это все равно что держать горничную, которая создает беспорядок. Или повара, которого надо кормить. В этом нет никакого смысла.

– Она не домашнее животное, – сказала Волета, закрывая глаза. – И она не любит, когда незнакомые люди берут ее в руки.

– Ну я бы тоже не любила. Как это глупо с моей стороны! Глупо, глупо, глупо! – сказала Ксения нараспев и легонько хлопнула себя по щеке. Она ждала, что Волета начнет спорить с ее драматическим самобичеванием. Когда Волета промолчала, она продолжила: – О нет! Тебе грустно из-за упавшей девушки?