Сергей Лукьяненко - Цель и средства. Лучшая фантастика – 2021 [сборник litres]

В этот момент пол слегка завибрировал. Так мог бы задрожать вагончик-бытовка под порывом сильного ветра – не полноценное марсотрясение, но тоже неприятно. Песчаная буря, что ли, начинается? И все бросились готовиться к ее разгулу, не заметив, как в песне, потери бойца?

В ту минуту мне еще не было страшно. Я был ошарашен, расстроен, озадачен, я мимолетно вспоминал былое общение с Игорем, былые обиды, единственную драку на четвертом курсе, вчерашнюю встречу, когда мы оба сделали вид, что все недоразумения позади, и очень душевно болтали после полночи. Но напуган я точно не был.

Страшно мне стало, когда я вошел в кабинет Токарева.

По давней традиции оружие на научных космических станциях хранится в сейфе в кабинете руководителя. Разумеется, не огнестрельное – чужих тут быть не может, а в своих палить из пистолета… Негуманно как минимум. Даже если эти свои устроили, например, бунт. Ну и проделать дыру в оболочке герметично закупоренного пространства никому не хочется – ни бунтовщикам, ни тому, кто должен их утихомирить. Атмосфера Марса жиденькая, совсем не такая агрессивно-кислотная, как венерианская, не говоря уже об атмосферах планет-гигантов, вот только вряд ли этот факт успокоит кого бы то ни было, когда весь воздух со станции улетучится сквозь пулевое отверстие. Поэтому на гражданских космических объектах могла обнаружиться травматическая пневматика, электрошокеры либо «стреляющие шприцы» со снотворными или парализующими препаратами, но никак не огнестрел. На АРОЭ-11, как выяснилось, в качестве оружия держали шокер-разрядник. Убить человека он может, только если очень сильно постараться.

По всей видимости, Токарев старался.

Он наполнил водой пластиковый тазик, поставил ноги в емкость и нажал на кнопку шокера. Разрядник выплюнул в воду два гибких проволочных электрода. Удар током заставил сократиться все мышцы, скрюченный указательный палец давил и давил на кнопку разрядника – до тех пор, пока Токарев не умер.

– Да вы чего, прикалываетесь, что ли? – оторопело пробормотал я.

Два самоубийства за одну ночь?! Но ведь ничто не предвещало!

В своем отношении к смерти Игоря я еще не успел разобраться. В Академии он бывал всяким – влюбчивым, угрюмым, резким, дружелюбным, нетерпимым, излишне эмоциональным. Как бы я отреагировал, узнав о его смерти тогда? Удивился бы? Или счел, что при подобной неуравновешенности суицид предсказуем?

Но Токарев?! Зрелый, физически и психологически подготовленный к космическому полету и длительной изоляции человек. Вчера он дал добро на мою посадку, закончил дела, поужинал, поболтал со мной и своими коллегами, затем ушел в каюту (я это точно знаю, я видел, что из кухни он направился в жилое крыло!), а потом среди ночи вдруг проснулся и подумал: «А что это вы, батенька, до сих пор живы-то? Непорядок!» И немедленно исправил эту ошибку.

Нет. Не немедленно. Он вышел из каюты, пересек станцию из конца в конец (пусть это и не бог весть какое расстояние), сел на стул, разулся, снял носки, достал из сейфа разрядник, переместил метку предохранителя на максимум, поставил ноги в тазик с водой… Стоп! А воду он с собой принес? Я огляделся. Никакой тары не было. Значит, воду принес убийца (в бутыли или фляге, например). А потом, уходя, забрал емкость, чтобы не оставлять улику против себя. Значит, Токарев не сам расстался с жизнью, его заставили?!

Я не эксперт в криминалистике, но следы борьбы, наверное, заметил бы. В тренажерной комнатушке, вся обстановка которой состояла из эластичных петель и опрокинутого стула, следов борьбы не могло быть по определению. Разве что клочья разорванных комбинезонов повсюду валялись бы. Но тут-то предметов побольше. Убийца все за собой прибрал? Или я пытаюсь найти преступление там, где его нет? Положим, воду Токарев налил в тазик еще у себя в каюте, а потом принес сюда.

Мне стало жутковато, когда я представил, как поздно-поздно ночью начальник станции идет по коридору с тазиком в руках, уже зная, для чего он направляется в свой кабинет. И никто не попался ему навстречу, никто не спросил, куда тот намылился, никто не остановил…

Никто? Я ведь слышал сквозь сон голоса – Токарева и Квентина Дорварда! Тогда мне чудилось, что они разговаривают в научном крыле, в крайнем случае – в диспетчерской. Но откуда бы мне это знать наверняка? Возможно, Дорвард как раз в коридоре и встретил своего руководителя? Возможно, он что-то знает о произошедшем?

Я дернулся прочь из кабинета, но на пороге замер. А вдруг он не только знает, но и причастен? Ночью убил Вилли, ранним утром – Игоря. Тогда что же получается – мы с Лешей можем быть на очереди?

Я вернулся в кабинет. Неплохо бы раздобыть что-нибудь для самообороны. Не шокер, разумеется: даже если он не пришел в негодность, то наверняка полностью разряжен. Рассчитывать найти нож или бейсбольную биту не стоит, значит, придется использовать подручные средства. Я бы, может, открутил каким-нибудь образом ножку стула, но на стуле восседал мертвый Токарев, а трогать его труп до приезда криминалистов мне не хотелось бы.

Тьфу ты! Ну какие криминалисты, чувак? Ты на Марсе! Тут даже полиции нет как таковой. Разве что роль полиции согласятся взять на себя военные с одной из полутора десятков марсианских баз.

Идея показалась мне чудесной: нужно вызвать сюда офицеров ВКС! Добровольно расстались с жизнью двое здешних обитателей или от них избавились насильственным способом – пусть с этим разбираются парни, которым я доверяю с тех пор, как сам проходил срочную службу. А я тут, пожалуй, загостился, пора и честь знать.

Все бы хорошо, но из кабинета с другими станциями и базами не свяжешься. Нужно попасть в диспетчерскую. А если злоумышленник и впрямь существует и если он не дурак – именно там он и станет караулить очередную жертву.

На самом деле меня пугала не столько встреча с гипотетическим злодеем, сколько полное непонимание происходящего. Всего лишь десять часов назад эти четверо казались мне милыми, адекватными и увлеченными работой людьми. Что же произошло? В какой момент все изменилось для двоих самоубийц или для одного убийцы?

Пол под ногами вновь ощутимо задрожал. А еще мне послышался приглушенный скрежет – вроде бы снаружи, хотя я мог и ошибиться.

Я несколько лукавил, когда говорил, что в памяти от четвертого года обучения в Академии не осталось ничего, кроме драк.

Было еще кое-что.

Если для однокурсников Маринкины слова оказались спусковым крючком и красной тряпкой в одном флаконе, то для однокурсниц их смысл стал предметом любопытства. Кто-то, разумеется, презрительно морщил носик. Однако нашлись и такие, которые тайком обращались ко мне за советом. Из этих последних часть старалась обратить все в шутку: дескать, мы просто хотели проверить, что тут за психолог такой доморощенный выискался. Но другая, оставшаяся часть восприняла все всерьез.