Роберт Джордан - Восходящая Тень [litres]

Совсем иначе чувствовал себя Лойал. Поначалу он бормотал что-то себе под нос, но чем дальше они ехали по травянистым холмам, тем громче становился его голос, пока наконец он не взревел рокочущим басом:

– Пропало! Все пропало! Кругом одна трава. А ведь некогда здесь была огирская роща. В здешних краях мы не возводили каменных строений – таких, как в Манетерене или в городе, который вы называете Кэймлин, зато мы насадили здесь рощу, и какую! Сюда свезли деревья всех пород, со всех концов света. Росли здесь и Великие Древа, огромные, словно башни, высящиеся на сотни спанов. А как они были ухожены! Все здесь напоминало огирам, покидавшим дома, чтобы строить для людей города и дворцы, о родных стеддингах. Люди считают, что мы больше всего любим работать с камнем, а для нас это пустяшная вещь. Мы научились строить во времена Долгого изгнания, после Разлома Мира. Деревья – вот что мы любим на самом деле. Люди полагают, что наше величайшее творение – Манетерен, но мы-то знаем, что им была выращенная там роща. Но от нее, так же как и от здешней, ничего не осталось. Она сгинула и никогда не возродится.

Лойал с потемневшим лицом озирал холмистую равнину, где не было ни деревца, только трава и кони. Уши огира были напряженно прижаты к голове, и от него исходил запах… гнева.

Огиры славились своим миролюбием и были почти так же безобидны, как Странствующий народ, однако в некоторых историях о них рассказывалось как о грозных и непримиримых противниках. До сих пор Перрину лишь раз довелось видеть Лойала рассерженным. Правда, вчера, когда огир защищал детей, он, наверное, тоже был зол. Глядя на лицо Лойала, Перрин вспомнил старинную поговорку: «Огира рассердить – что гору свалить». Имелось в виду, что и то и другое – вещи невозможные. Юноше, однако, пришло в голову, что, вероятно, со временем смысл поговорки изменился, а поначалу она звучала примерно так: «Огира рассердить – что на себя гору свалить». Трудно вывести из себя добродушного великана, но уж коли разозлил его – берегись. Перрину, скажем, вовсе не хотелось, чтобы мягкий, улыбчивый Лойал, вечно уткнувшийся широким носом в книгу, когда-нибудь на него рассердился.

По указанию Лойала, ехавшего теперь во главе отряда, всадники свернули к югу от исчезнувшей огирской рощи. Вокруг не было никаких меток или знаков, но огир ощущал близость Врат все отчетливее с каждым шагом коня. Он умел чуять Путевые Врата и каким-то образом отыскивать их повсюду, подобно тому как пчела находит дорогу к улью. Вскоре Лойал натянул поводья и спрыгнул с седла в траву, доходившую ему до колен. Его спутники не видели перед собой ничего, кроме густой стены кустарника высотой с самого огира. Лойал с огорченным видом принялся вырывать кусты из земли и складывать их в сторону, приговаривая:

– Может, хоть мальчишкам на растопку сгодятся, когда подсохнут.

За кустами находились Путевые Врата.

Воздвигнутые на склоне холма, внешне они походили не на ворота, а на участок стены, причем стены дворцовой, ибо были украшены рельефным орнаментом из листьев и виноградной лозы. Выполнены они были столь искусно, что выглядели почти такими же живыми, как и кусты вокруг. Три тысячи лет, не меньше, стояли тут Врата, но каменный узор даже не выветрился. Казалось, стоит подуть ветерку – и листья затрепещут.

Некоторое время все молча взирали на Врата. Наконец Лойал глубоко вздохнул и коснулся рукой одного из рельефных изображений – отличающегося от всех прочих резных листьев на Вратах, – трилистника Авендесоры , легендарного Древа жизни. Как только тяжелая рука огира коснулась камня, трилистник отделился от орнамента, хотя за миг до того казался частью каменной стены.

Фэйли громко охнула, и даже айильцы что-то пробормотали. В воздухе повис запах тревоги, и было бесполезно гадать, от кого он исходил, – скорее всего, ото всех сразу.

Каменные листья словно зашевелились под неощутимым ветерком, по ним словно пробежала волна зелени, дрожь жизни. Посередине каменной стены медленно разверзлась узкая щель, а затем резные створки разошлись в стороны. Врата открылись. Открывшийся проем заполняло тусклое свечение, в котором слабо отражались образы путников.

– Рассказывают, – пробормотал Лойал, – что прежде Путевые Врата сияли, словно зеркала, и входящий в Пути будто проходил сквозь небо и солнце. Увы, все минуло, пропало, как и наша роща.

Перрин торопливо вытащил из вьюка один из укрепленных на шесте фонарей и зажег его.

– Тут слишком жарко, – проговорил юноша, – отправлюсь-ка я в тенек – прохладиться. – С этими словами он направил Ходока к проему Врат. Ему послышалось, что Фэйли снова охнула.

Мышастый жеребец артачился, приближаясь к собственному отражению, но Перрин пришпоривал коня, и тот неохотно двигался вперед. Медленно, припомнил юноша, Путевые Врата следует проходить медленно. Морда коня коснулась своего отражения, а затем слилась с ним – он будто вошел в зеркало. Следом за ним и Перрин слился с собственным отражением… Мороз пробежал у него по коже. Время остановилось.

Обволакивающий колючий холод исчез, словно лопнувший мыльный пузырь, и юноша оказался в кромешной мгле; казалось, она сдавливает со всех сторон кружок света от фонаря. Ходока, как и вьючную лошадь, била дрожь.

Гаул спокойно ступил сквозь Врата и начал готовить второй фонарь. Отсюда можно было видеть, точно в закопченном зеркале, оставшихся по ту сторону. Конь Лойала пятился назад, Фэйли подбирала поводья. Движения их казались замедленными – время в Путях текло по-иному.

– Фэйли здорово рассердилась на тебя, – заметил Гаул после того, как зажег фонарь. Правда, от этого не стало намного светлее: окружающая мгла словно впитывала свет, поглощала его. – Похоже, она считает, что ты нарушил соглашение. Следи за Байн и Чиад – не оставайся с ними наедине. Они, по-моему, собрались преподать тебе урок – на потеху Фэйли. Если им удастся то, что они задумали, боюсь, ты не будешь так спокойно восседать на этом животном.

– Гаул, я ни о чем с ней не договаривался. Просто делал то, к чему она меня вынудила обманом. Очень скоро нам волей-неволей придется следовать за ней и Лойалом – чего она и добивается. Но пока смогу, я пойду впереди. Видишь? – Юноша указал на широкую белую полосу под копытами Ходока. Выщербленная и прерывистая, она вела вперед и исчезала в темноте всего в нескольких футах от них. – Она тянется до первого указателя. Мы будем дожидаться там Лойала, потому что только он может прочесть указатель и определить, каким мостом следует двигаться. Но до тех пор Фэйли придется тащиться за мной.

– Мост, – задумчиво проговорил Гаул, – я знаю это слово. Здесь что, есть вода?

– Нет, это не настоящий мост. Просто более подходящего слова не придумали. Я и сам-то не очень в этом разбираюсь… Лойал, тот, может быть, объяснил бы лучше.